Матье Дюма со своими спутниками прошел вдоль южного побережья Крита примерно от середины острова до самой восточной его точки, мыса Сидеро — по импровизированной легенде, он дал обет совершить паломничество в расположенный там монастырь. Теперь предстояло вернуться вдоль северного побережья в Спиналонга, где была назначена встреча с вице-консулом Франции шевалье де Леде.

…Выехав из монастыря, где провел восемь дней, я остановился на ночлег в деревне Пискокефали, господствующей над равниной Сития. Затем я двинулся по дороге, более всего приближавшей меня к северному побережью; я был рад видеть, что мы изрядно поднимаемся на высоты, окаймляющие это побережье, и что у меня будет возможность, продолжая таким образом обход острова по окружности, скорректировать результаты моей съемки...

...Мы ехали сначала вдоль берега, а вечером, удалившись от моря, остановились на мельнице, где, как я полагал, не найдем никаких припасов, но одабаши устроил так, что у нас ни в чем не было недостатка - он обложил контрибуцией расположенную неподалеку греческую деревню и с триумфом вернулся, неся нам провизию, а мне стоило большого труда уплатить за нее этим несчастным так, чтобы их тиран об этом не узнал.

На следующий день мы должны были в условленный час выйти на высоты, господствующие над портом и крепостью Спиналонга, и я рассчитывал встретить там шевалье де Леде. От нашей обоюдной пунктуальности зависел успех моей разведки и возможность завершить обход этой части острова. По северному побережью я мог следовать только по одной дороге, и это была дорога через город Кандию. От одного турка, приехавшего из Иерапетра, я узнал, что паша отправил туда приказание арестовать меня. Если за мной отправили погоню, то я опережал ее еще на три дня, и мне следовало опасаться только эмиссаров, отправленных напрямую в Спиналонга, где, как им нетрудно было догадаться, я появлюсь. Можно рассудить, что я более не занимался подолгу античной географией, а торопился скорее добраться до подножия гор Спиналонга. Полученные мною указания были точны; я нашел тропу наверх и, наконец, дом греческого епископа, куда консул, к счастью, добрался еще раньше меня. Он не остановился там ни на мгновение, а поспешил поехать и объявить о моем прибытии коменданту крепости, чтобы получить для меня разрешение войти туда. Однако эта остановка в такой близости от крепости, проезд консула и курьера паши, который проехал до него, сделали мое положение весьма затруднительным. Собралось несколько янычар; они завязали разговор с теми трусливыми мошенниками, которые нас сопровождали и которых нам стоило большого труда довести до этого места. Одабаши поторопил меня расплатиться с ним за его лошадь и посоветовал бежать по дороге на равнину; я не стал делать ни того, ни другого, а воспользовался этим заинтересованным человеком, чтобы отразить любопытство его товарищей. Я известил консула о моем прибытии, и он не замедлил ко мне присоединиться. Шевалье де Леде с большой ловкостью и твердостью вел в Кандии переговоры с пашой, который был очень разгневан тем, что я от него ускользнул, и боялся за себя из-за ропота в народе. Опасаясь, как бы меня не догнали посланные за мной эмиссары, шевалье придумал предложить паше, что он сам съездит за мной и привезет меня в Кандию.

Таким образом, делая вид, что ему поручено взять иностранца-француза под охрану и воспрепятствовать ему войти в крепость Спиналонга, он договорился с комендантом, что тот примет меня в своем загородном доме, который находился на берегу моря напротив замка. Привезенный довольно значительный подарок, состоящий из ковров и изразцов (?), довершил убеждение. Я спустился в этот дом, оставив на страже на дороге из Кандии нескольких верных греков. Конечно же, в таком критическом положении я не мог и желать лучшего средства, чтобы в точности разведать порт и окрестности Спиналонга. Консул привез большие запасы провизии, а главное, кипрского вина, и уже после обеда бей относился к нам с превеликим доверием. За нами даже стали меньше следить; нам позволили охотиться и стрелять по многочисленным стаям куропаток, живущих в скалах. Время и подходящие поводы не были нами упущены; немного позднее мы предложили бею прогуляться с нами на судне вдали от крепости, в самом порту, что дало мне возможность разведать стоянку и основные укрепления. Наконец, вечером, мы взяли верх над мусульманскими мозгами: комендант, шпионы, стража - все были пьяны; экипажу судна, состоявшему из греков, было хорошо заплачено, и мы провели всю ночь, промеряя глубины до самых стен крепости.

...Я провел два дня в Спиналонга в той своего рода безопасности, которую люди военные находят скорее вблизи, чем вдали от врага; примерно это время, как мы рассчитали, должно было понадобиться курьеру паши, чтобы вернуться в Кандию и сообщить там о нашем прибытии в Спиналонга. Мы распрощались с комендантом и расстались весьма довольные друг другом.

... После долгого перехода мы остановились в лагере Сталида и ушли оттуда задолго до рассвета. Шевалье де Леде должен был пойти в Кандию вперед нас и сообщить через своего человека, считает ли он уместным, чтобы мы туда заходили. Едва мы проделали два лье, все время следуя берегом моря, как нас встретил и узнал курьер, спешно отправленный к консулу драгоманом, которому на время отсутствия консула были поручены дела. В кромешной темноте мы не могли ничего разобрать; наконец, только поджегши порох, нам удалось развести огонь и прочитать скверные новости. В Кандии собравшиеся большой толпой янычары, зная, что господин де Леде отправился нам навстречу, публично угрожали паше и решили выйти из города и искать нас. Нам следовало срочно разделиться и скрыть от противника свое передвижение. Мы тогда договорились, что шевалье де Леде вернется в крепость вместе с нашим эскортом, драгоманом и лоцманом Виалисом, которого я хотел отправить к господину де Бонневалю, поскольку я уже разведал порты и основные якорные стоянки, и он был мне теперь не столь необходим. Кроме того, я был доволен, что таким образом смогу в любом случае передать моему коллеге плоды своих последних изысканий. С сожалением я распрощался с этим храбрым моряком, в уме и храбрости которого я убедился. Однако же, отправляя его вместо себя войти в город Кандия, я тем самым без его ведома давал ему довольно деликатное поручение, так что я велел ему сразу же по прибытии уехать оттуда морем на судне с греческим экипажем.

У нас оставалось еще два часа до рассвета, и мы воспользовались этим преимуществом, будучи уверены, что турки нас так рано не ждут. Шевалье де Леде надеялся, что сумеет, оказавшись у ворот при их открытии, во время молитвы, войти в город почти незамеченным. На рассвете мы вышли на высоты к востоку от города; оттуда консул продолжил путь, оставив со мной только господина Магаллона, моего секретаря и одного янычара, за которого, как он полагал, он мог поручиться. Я покинул большую дорогу и, перейдя вброд небольшую речку, направился к горе Икар, поперек всех дорог, ведущих в город Кандия. Мне очень пригодилось знакомство с этой местностью, которое я приобрел за месяц до того. Я двигался по дну оврагов, которые некогда облегчили подходы туркам, а теперь защищали меня от их любопытства. Когда мне приходилось идти по открытой местности, славный неутомимый Димитрий, слуга-грек господина Магаллона, выдвигался в сторону города, чтобы стоять на страже, а потом догонял нас. Наши лошади выбились из сил, и нам стоило большого труда завершить этот обходной маневр. Наконец, пройдя через последний овраг с западной стороны, мы оказались в долине реки Геоффиро на расстоянии примерно одного лье от города. Когда мы переходили мост, чтобы дальше идти по дороге на равнину Месара, нам повстречалось несколько турок, которые заметили нас через поля и прибежали посмотреть. Когда мы прошли мимо них, они приветствовали нас двумя выстрелами из пистолета, причем пули пролетели слишком близко от меня, чтобы я мог отнести этот знак вежливости на счет кого-то другого. Я, однако, не стал проявлять такую же вежливость, как эти господа - мы их поблагодарили, как будто они действительно желали оказать нам честь. Впрочем, было бы слишком опасно в такой близости от города вступать в бой, который не соответствовал нашему плану отступления - а это было действительно отступление, и как только мы потеряли из виду этих столь вежливых турок, я сошел с дороги на Канею, к которой направлялся, когда их встретил. Без сомнения, меня вела хранящая рука, потому что позднее я узнал от шевалье де Леде, что на дороге на Канею меня поджидал отряд янычар, и если бы я продолжил свой путь по ней, то непременно попал бы в их засаду.

Я никак не мог решиться, в каком направлении двигаться. Один из сопровождавших нас греков указал мне в качестве надежного места небольшой уединенный монастырь Святого Георгия - Горголаини у подножия горы Ида и отвел нас туда окольными тропами. Этого грека, о котором мне следовало рассказать раньше, дал мне во время моего пребывания в Ретимно один из друзей господина Магаллона в качестве человека, превосходно знающего эти края и заслуживающего моего полнейшего доверия. Действительно, я обнаружил в нем редкостный ум. Хотя он, без сомнения, разгадал цель моего путешествия, у него хватило соображения и сдержанности не подать виду. Он был ловок и горазд на разные уловки. Он носил турецкую одежду, ездил на скверном низкорослом муле и изображал дурачка. Я не мог вытянуть из него никаких сведений иначе как в те моменты, когда мы оставались одни с переводчиком и он был уверен, что нас никто не захватит врасплох; тогда его лицо оживлялось, и он с величайшей точностью сообщал мне все, что я желал знать; но стоило появиться турку, и он снова принимал свой глупый вид. Это был, одним словом, шут нашего каравана, и он же был моим лучшим советчиком.

Как только я укрылся в Горголаини, я известил об этом консула и успокоил его, показав, что занял хорошую позицию. Передо мной лежала вся равнина Кандии, и я мог выйти и на дорогу в Ретимно, и на дорогу в Месару. Позади меня пролегала труднопроходимая тропа, по которой ходили только абадиоты, живущие на этих крутых скалах - она могла меня вывести на другую сторону горы Ида, избегая тех проходов, где меня могли поджидать.

Первой заботой шевалье де Леде по возвращении в Кандию было затребовать для меня у паши, по условиям договоров, благоприятствующих французам, право свободно путешествовать по острову; при этом он объявил паше, что поскольку здесь посмели выдавать меня за венецианского шпиона, я требую нового эскорта из стражи самого паши для охраны моего возвращения в Канею; что я желаю также пройти через равнину Месары, как для того, чтобы удовлетворить свое любопытство и посетить лабиринт, так и для того, чтобы избежать захода в Ретимно, где меня прежде оскорбили. Несмотря на требования и угрозы паши, консул отказался сообщить ему, где я скрываюсь, и в свою очередь стал угрожать, что пожалуется в Константинополь. Эта твердость господина де Леде увенчалась успехом; я получил эскорт и новый паспорт, которого я требовал. Не надо никогда показывать слабость перед турками; а если получили над ними некоторое преимущество, будь то силой оружия или переговорами, то надо доводить его до конца - это и сделал господин де Леде; он надменно потребовал, чтобы Омер-бей и командир янычар, которые возглавили бунт, были изгнаны; паша отправил их под конвоем в Спиналонга.

…После нескольких часов пути мы вышли на высоты, господствующие над равниной Месара. Это был уже третий раз, когда я пересекал остров поперек; таким образом мои станции были весьма плодотворны, и я сделал их достаточно, чтобы как следует зафиксировать главные пункты моей карты...

***

На этот раз, выйдя к южному побережью острова, Матье Дюма все-таки побывал в подземельях неподалеку от древнего города Гортина, которые считались тогда «тем самым» древним Лабиринтом, где жил Минотавр. На самом деле это частью естественные пещеры, а частью древние каменоломни. Матье Дюма добросовестно исследовал этот лабиринт и снял его план, а заодно нацарапал свое имя и год своего путешествия – 1783 - на стене так называемого «зала столов» (в воспоминаниях он об этом не упоминает, но надпись эта там есть – ее отметил на плане в 1839 году Томас Вальдман, а судя по современному фото, она прекрасно сохранилась).

Дальше он двинулся вдоль южного побережья на запад, побывал в труднодоступной Сфакии, где еще живы были воспоминания о восстании 1770 года под руководством Дескалоянниса, завершил обход острова и в Суде, наконец, с радостью вернулся на поджидавший его корвет. Оставалась еще последняя вылазка на крайнюю западную точку острова, где находится форт Грамвуса; Матье Дюма туда съездил и даже добрался до острова, где находился форт, но в сам форт его все-таки не пустили.

После этого еще полгода разведчики на корвете La Badine обходили другие острова Архипелага, побережья и проливы, собирая материалы по заданию военного и военно-морского министерств – из собранного ими сохранились, например, карты и планы укреплений Босфора и Дарданелл. Маршрут часто приходилось корректировать, когда выяснялось, что в том или ином порту есть случаи чумы, но корвет счастливо избежал заразы. Во Францию они вернулись в августе 1784 года.

***

Мы встали на якорь перед лазаретом порта Тулон 6 августа 1784 года.

Нас не страшила скука карантина, срок которого был установлен в двадцать пять дней. Как прежде мы пользовались остановками в разных местах, чтобы привести в порядок собранные материалы, так и это время мы употребили, чтобы составить совместный навигационный и топографический отчет, к которому прилагались обстоятельные сведения о каждом из посещенных нами пунктов. Я уже приготовил начисто около пятидесяти карт и планов, которые должны были составить атлас в приложение к нашим мемуарам. При помощи моего секретаря Бернизе я смог закончить эту работу до истечения срока карантина. Мой коллега руководил перепиской наших мемуаров и выправлял их с той же быстротой. Долгие дни этого времени года казались нам слишком короткими, и перед тем, как войти в Тулон и на короткое время расстаться, мы, к нашему удовлетворению, увидели свой труд завершенным и готовым к тому, чтобы быть представленным министру маршалу де Кастри, который приказал нам явиться к нему.

Я на несколько дней заехал в Монпелье к отцу, и меня очень обрадовало то, как довольна была моя семья моим продвижением, успехом моих трудов и свидетельствами доверия ко мне со стороны правительства. Граф де Бонневаль раньше меня добрался до Парижа; нас обоих очень хорошо приняли министры, маршал де Кастри и маршал де Сегюр, и мы получили каждый от королевских щедрот пенсию в две тысячи франков, выплачиваемую из средств флота. Граф де Бонневаль был назначен начальником штаба арсенала Тулона, а меня обнадежили, что вскоре я буду повышен в чине до полковника. Я с благодарностью принял эти поощрения и особенно был польщен одобрением результата наших работ со стороны господина де Флерье и господина де Борда, которым было поручено составлять для нас инструкции. Министр приказал мне, чтобы под моим присмотром была выполнена копия наших объемистых мемуаров и прилагаемого к ним атласа, о котором я уже говорил. Оригинал этого атласа был передан в картографическое депо морского флота; копия осталась у шевалье де Флерье, я же сохранил только черновики.