Обсуждение книги : Гуданец Н. Л. «Певец свободы», или гипноз репутации. Выступление О. А. Проскурина
Я с живым интересом и удовольствием прочитал книгу Николая Леонардовича. Спасибо за приглашение участвовать в ее обсуждении.
При разговоре о книге уже возникали разные параллели: вспоминался А. Синявский и его «Прогулки с Пушкиным»; вспоминалась Катаева и её «разоблачительные» книжки. А мне вспомнилась третья книга, которая, как мне кажется, очень важна как своеобразный идейный фон для «Певца свободы». Это книга Аркадия Биленкова про Юрию Олешу, «Сдача и гибель советского интеллигента». Книга Николая Леонардовича тоже во многом выглядит как «сдача и гибель русского интеллигента». Её значение явно выходит за пределы биографии Пушкина и пушкинской эпохи (сам автор этого не скрывает). Пушкин рассматривается как некая универсалия русской жизни, русской истории, русского характера и т.д. И в этом смысле, конечно, книга – продукт размышлений не только над Пушкиным, но и над русской историей XX века, и над историческими перспективами XXI века.
Этот момент острой актуальности особо привлёк, как мне кажется, и издателя Сергея Ефроимовича Эрлиха, что явствует из его вступительной статьи. Позволю себе сказать несколько слов об этой статье, потому что она – важная интегральная часть концепции этого проекта. Сергей Ефроимович в некотором смысле даже усиливает актуальное политическое звучание издаваемой книги, призывая читателей (и русскую цивилизацию в целом) выйти из-под завораживающей магии такой двусмысленной и отталкивающей фигуры, как Пушкин, задающей поведенческую модель двоедушия, подлости и трусливости. В качестве примера вредного воздействия Пушкина Сергей Ефроимович приводит одну недавнюю историю, которая на него произвела очень сильное впечатление. Эта история связана с деятельностью самого либерального высшего учебного заведения современной России – Высшей экономической школы, – когда несколько человек были фактически уволены из-за своих политических взглядов, выступлений и высказываний, не соответствующих, так сказать, государственному мейнстриму. Сергей Ефроимович пишет о том, что в ответ на действия администрации не возникло никакого коллективного сопротивления, никакого коллективного действия со стороны либеральной профессуры. Этим русский либерализм продемонстрировал свою полную несостоятельность. И в этом он наследует двоедушному Пушкину, который умел болтать о свободе, но в ответственный момент всегда уходил в сторону и прекрасно находил общий язык с властями. Так ли это? Я напомню в этой связи, что в 1911 году земляк Сергея Ефроимовича Эрлиха, уроженец тогдашней Бессарабии – министр народного просвещения Кассо издал указ, ограничивавший права Московского университета. Вследствие этого указа ректор и его аппарат подали в отставку. В знак протеста против действий властей университет покинуло сто тридцать либеральных профессоров. Это была примерно треть личного состава тогдашнего университета. Все эти люди – вне всякого сомнения – Пушкина знали не хуже и любили не меньше, чем сотрудники Высшей школы экономики. Среди ушедших авторов было несколько видных пушкинистов в будущем. Например, приват-доцент Павел Никитич Сакулин, автор очень дельных работ о Пушкине. В 1911 году мы видим героический прецедент поведения русских либералов, воспитанных на Пушкине. Следовательно, образ Пушкина как модель либерального подлого двоедушия здесь явно «притянут за уши». То, что произошло через сто лет – это, конечно, результат не пушкинского влияния, а влияния драматической русской (да и не только русской) истории.
Теперь перейду к самой книге. Книга имеет, так сказать, демифологизирующий или, если угодно, антимифологизирующий пафос. Это здорово, это хорошо, это всегда полезно. Этим своим пафосом книга, вероятно, также привлекла издателя, который сам долго и активно боролся с декабристским мифом, следствием чего стала и его диссертация, и ряд очень интересных работ. Но есть такая странная особенность в истории: как правило, разрушение мифов чревато не утверждением на их месте беспристрастной и чистой правды, а созданием на месте одного мифа – другого. На месте светлого солнечного мифа создаётся чёрный миф. И вот Пушкин – прежде такой замечательный, такой светлый и прекрасный – под пером Гуданца превращается в подлеца, труса, в общем – в плохого человека.
Центральная установка книги (как это следует уже из ее названия) – это разоблачение мифа о Пушкине как певце свободы, в каковом мифе автор усматривает немалый общественный вред. Здесь, как мне кажется, уважаемый автор ломится даже не в открытую дверь, а в дверь, через которую сейчас мало кто ходит. Проблема Пушкина как «певца свободы» сохраняет актуальность разве что для поколения, к которому принадлежим мы с уважаемым Николаем Леонардовичем, т. е. к поколения, имеющего опыт советской школы, опыт чтения советских авторов – как официозных, так либеральных и т.д., но все это уже история, это уже прошлое. Современный Пушкин, Пушкин XXI века – для многих прежде всего певец самодержавия, православия и народности. Буквально несколько месяцев назад вышла статья сотрудника Института мировой литературы Игоря Виноградова, посвящённая Пушкину, Уварову и Гоголю. И там главная проблема видится в том, что «своя своих не познаша». Уваров (замечательный человек и государственный деятель) и Пушкин (замечательный поэт) с разных сторон делали одно общее дело по укреплению русской национальной православной государственности, но не смогли объединиться. А если бы объединились, то горы бы свернули. Вот современный Пушкин! Вот тот герой, который начинает доминировать даже в академическом дискурсе. И, боюсь, что и в педагогической практике (во всяком случае – в некоторых учебных заведениях).
Но, даже отвлекаясь от этого идейного мейнстрима, мы можем констатировать: конечно, Пушкин не был идеальным и героическим «певцом свободы» каким он нередко представал в школьной практике. Но, в принципе, те моральные оценки, которые постоянно выносятся Пушкину в книге, не всегда уместны и корректны. Да, здесь совершенно правильно говорилось, что Пушкин иногда совершал поступки, которые не соответствовали не только нашим стандартам, но и этическим стандартам своего времени. Но, скажем, мне (в отличие от Николая Леонардовича) при всем желании трудно увидеть что-либо циническое или обидное по отношению к «народу» в высказывании «Паситесь, мирные народы! Вас не разбудит чести клич…». Опыт десятых и – особенно – двадцатых годов XXI столетия даёт нам особенно отчётливое понимание политического контекста и психологического состояния поэта: мы сейчас видим, что в ряде стран – в Российской Федерации едва ли не в первую очередь – «народ» вовсе не жаждет социальных, политических, гражданских перемен. Более того, он часто приветствует репрессивные действия властей по «наведению порядка» и ликвидации гражданских свобод. Нечто подобное в европейском масштабе видел в свое время и Пушкин, и это вполне объясняет его горечь и разочарование.
Книга Николая Леонардовича замечательна ещё и тем, что она провоцирует – по крайней мере у меня – острое желание ответить ему по разным пунктам. Конечно, по причинам ограниченности времени я этого сделать сейчас не смогу. Приведу только несколько примеров, связанных с кризисом европейского революционного движения. Сразу хочу сказать, что я вполне согласен с мыслью автора: укоренившееся представление о том, что т. н. кризис мировоззрения Пушкина происходит только в 1823 году, не соответствует действительности. Но альтернативное видение картины, предлагаемое Николаем Леонардовичем, не соответствует моему. Как мне кажется, начало пушкинских резиньяций над политической судьбой человечества и Европы в частности – это не личные биографические проблемы, а подавление Неаполитанской революции. Почему именно это событие? Конечно, всегда печально, когда либеральная революция проваливается. Но одно дело, когда она проваливается в героической борьбе, и другое дело – когда она проваливается в результате равнодушия, а то и «предательства» народа. Как известно, Неаполитанская революция была удушена по решению конгресса в Лайбахе, куда прибыл король Фердинанд, нарушивший свою клятву верности конституции и призвавший интервентов (на мой взгляд, кстати, поведение Фердинанда - один из ближайших контекстов и стимулов для появления «Кинжала»). В итоге в Неаполитанское королевство двинулись австрийские войска, с необычайной легкостью справившиеся с «патриотами». Вот несколько цитат из «Сына отечества» за 1821 год – популярного журнала, который Пушкин имел возможность читать в Кишиневе: «Неаполитанцы, клявшиеся победить или умереть за независимость отечества, при первом появлении австрийцев, не выдержав ни одной надлежащей атаки, обратились в бегство и рассеялись. Жители деревень и городов, ограбленных беглецами, принимали австрийцев как освободителей и проклинали виновников сей войны». Следующая: «На другой день вечером авангард австрийский явился перед Аквиллю и встречен был депутатами, которые объявили, что неаполитанские войска вышли из города, и просили командира занять оный. Жители встретили австрийцев с изъявлениями радости и иллюминировали все домы». И далее: «Город Авеллино, в коем началась Неаполитанская революция, отправил к королю депутатов с адресом, в коем изъявляет ему совершенную верность и покорность... В Салерне депутат Макиароли, известный своими республиканскими правилами, умерщвлён народом, который он старался побудить к мятежу… Третьего мая Король Неаполитанский торжественно въехал в свою столицу через триумфальные ворота, для сего построенные, посреди стоявших на параде австрийских войск и неаполитанской гвардии, при громе пушек и радостных восклицаниях народа».
Совершенно ясно, что народный энтузиазм при возвращении реакционного короля-клятвопреступника почти с неизбежностью должен был вызвать соответствующий отклик Пушкина. Пушкин не был и не мог быть «народником», ему не было свойственно стремление (характерное для последующих генераций) оправдывать дурное поведение народа его «вековыми страданиями». Не говоря о том, что категория народа у Пушкина социологически расплывчата. С этой точки зрения его позиция – это позиция романтика, противопоставляющего героев толпе, которая живёт только интересами безопасности, сытости, покоя и тишины. В данном случае народ и выступает как такая «толпа».
Не буду вдаваться в другие сюжеты, связанные с декабристами, с позицией Пушкина в 1826-м и в последующие годы. Позволю себе коснуться только одного мотива и, в связи с этим, привести одну цитату. Вы не раз говорите о том, что Пушкин (в отличие от Жуковского и даже Вяземского) никогда не предпринимал попыток защитить мятежников, «жертв 14 декабря», как-то облегчить их судьбу и т.д., что он ловко уходил от этой темы, не желая, вероятно, травмировать и раздражать Николая Павловича. Но это не так. В нашем распоряжении есть удивительный документ. Это книга, написанная французским литератором Полем Лакруа (известным под псевдонимом Жакоб Библиофил) специально по заказу русского правительства в эпоху Александра II – «История жизни и царствования Николая I». Эта книга преследовала очень определённые цели. Она должна была создать светлый образ Николая, который очень помрачился в эпоху последнего десятилетия его царствования, особенно в годы Крымской войны. Там на удивление большое место уделено сюжету, связанному с Пушкиным. Информация, посвящённая Пушкину, ценна тем, что она восходит к очень осведомленным придворным и правительственным кругам. Это Модест Корф, это князь Горчаков (лицейские однокашники Пушкина, сделавшие блестящую государственную карьеру), некоторые из министров. Первоисточник же этой информации – несомненно, сам Николай I. В рассказе о Пушкине есть такой эпизод (привожу в своём переводе): «Пушкин честно и искренне воздал Государю хвалу за мужество и величие души, проявленные на глазах у всех 14 декабря (во французском оригинале - 26 декабря). Но он не мог не выразить сожаления о судьбе многих творцов рокового мятежа, обманутых и ослеплённых своим патриотизмом, тогда как при лучшем направлении они могли бы принести истинную пользу отечеству». Это очень интересное свидетельство. Оно перекликается, между прочим, со свидетельством декабриста Лорера, восходящим, видимо, ко Льву Сергеевичу Пушкину. Здесь очень показательны одновременная похвала поведению Николая и сожаление о судьбах людей, которые могли бы принести истинную пользу Отечеству. Это запомнилось Николаю. А ведь Пушкина, что называется, никто за язык не тянул, и он мог бы с легкостью обойти этот рискованный сюжет. Подобная же концепция (государь-реформатор должен не только простить, но и привлечь к государственной деятельности тех оппозиционеров, которые по-настоящему озабочены благом отечества) легла в основание «Стансов». Сюжет этот заслуживает более глубокой и тщательной проработки, пока же хочу сказать, что сама коллизия «поэт – царь – декабристы» очень непроста и что позиция Пушкина – как уже справедливо говорил об этом уважаемый Лев Лурье – выглядит гораздо менее сервильной, чем это может показаться из книги Николая Леонардовича.
В целом, как я уже отмечал в начале своего выступления, чтение этой книги доставило мне живой интерес. Даже страницы, с которыми я решительно не согласен, бесспорно стимулируют мысль и желание эксплицировать собственные контрдоводы более ясно и отчётливо. И в этом отношении книга уважаемого автора, как мне кажется, способна сыграть важную стимулирующую роль не только как полезное чтение для любознательных школьников, но и как небесполезное чтение для профессионалов.
Спасибо большое!
Олег Анатольевич Проскурин, литературовед, пушкинист.
