ИСТОРИЯ РЕПРЕССИЙ. Газета "30 Октября" №152 2019. Новая книга Павла Поляна «Борис Меньшагин. Воспоминания. Письма. Документы»

Новая книга Павла Поляна «Борис Меньшагин. Воспоминания. Письма. Документы» выходит в санкт-петербургском издательстве «Нестор-История».

Герой книги Меньшагин – личность с уникальной судьбой. В довоенные годы – правозаступник, сумевший вытащить из-под расстрельных статей даже в годы Большого террора хотя бы нескольких невиновных. В начале войны – бургомистр Смоленска и Бобруйска в годы немецкой оккупации, осужденный за это к 25 годам тюрьмы, автор исторических свидетельств, оставленных как во время следствия и в заключении, так и по выходе на свободу. Как бургомистр Смоленска он стал фактически заложником Катынской трагедии и аферы: именно сфальсифицированные чекистами «показания» Меньшагина легли в основу «доказательной базы» бесславного советского обвинения.



Семья и детство

Борис Георгиевич Меньшагин (1) родился 26 апреля / 9 мая 1902 года. Считалось, что в Смоленске, но, скорее всего, это произошло гораздо южнее – в Николаеве или по соседству, в Херсонской губернии, где за несколько дней до рождения Бориса венчались его родители. Свое гимназическое обучение Борис начинал в 1911 году почему-то в Бежице (2) , где проучился до 1918 года, а продолжил и закончил – в Смоленске, в первой (бывшей имени Александра Первого) гимназии. В старших классах пришлось, вероятно, репетиторствовать: так можно понять его слова о том, что работать он начал с пятнадцати лет. О своем детстве Меньшагин неожиданно отозвался, говоря об автобиографической прозе Валентина Катаева «Разбитая жизнь»: «Воспоминания Катаева понравились мне и потому, что напоминали мне мое детство. Хотя он на 3-4 года старше меня, но наши семьи по социальному и имущественному положению близки. Я жил примерно в таких же условиях, только не был двоечником и порядочным шалопаем, как Катаев, судя по его воспоминаниям. Некоторые события, о которых он пишет, я помню по газе - там того времени. Газеты я читаю регулярно с 1910 г., за исключением периода с августа 1945 г. до на - чала 1952 г.» (3) .

Собственная семья

4 ноября 1922 года – в день Казанской Божьей матери – Меньшагин женился на Наталье Казимировне Жуковской (4) , машинистке местного Смоленского издательства. В «Воспоминаниях» Меньшагин отозвался о ней так: «Многим хорошим в своей жизни и деятельности я обязан ей». Это она предложила мужу: покуда служишь в армии, учись – пусть заочно, но учись!.. Своих детей у Бориса и Натальи Меньшагиных не было. Возможно, именно поэтому расставание с же - ной не миновало его. Но произошло это уже тогда, когда Меньшагин был начальником не только семьи, но и города, в котором 29 октября 1940 года родилась и росла его дочь Надя. Тем, что мы все-таки знаем, мы обязаны самой Надежде Борисовне Меньшагиной (5) . Но ей не было и пяти, когда она в последний раз видела отца, так что всё сохранившееся в ее памяти – хотя и достоверно, но, увы, неполно. Детская па - мять охотнее берегла совсем другое – самое главное: то, как отец ее любил и как она его любила и обожала. А еще – черного шпица в Бобруйске, а еще – сногсшибательный торт на свой день рожденья, а еще то, как отец ел глазунью – сначала весь белок, а потом, как бы заключительным аккордом, желток – сразу и целиком. А еще то, как они жили в Берлине, в гостинице, и мальчишка-официант приносил пиво и одно только пиво: больше ничего в ресторане не было.

Делопроизводитель РККА и правозаступник

Революция, прошив собою последние гимназические годы, привела Бориса Меньшагина, выходца из духовного сословия, в… Красную армию, в которой он прослужил безмалого 10 лет – с 19 июля 1919 по 25 мая 1927 года. Согласно учетной карточке РККА, он пехотинец и участник Польского похода 16-й армии. Служил он на должностях нестроевых. К этому времени относится одно место в эпистолярии Меньшагина: «Еще со времен Гражданской войны, когда я служил в авточастях и частенько ломал голову, как из ничего сделать что-то, чтобы машины смогли бы выйти по наряду, я привык ценить вещи и бережно относиться к имуществу. Поэтому мне очень неприятно видеть, как без толку расходуются средства и гибнут хорошие еще вещи». (6) Это объясняет в его характере как минимум две черты. Первая: разгильдяйство и бардак были ему не по душе ни под каким соусом. И вторая: установка на противостояние трудностям и на активное их преодоление.Последние три года армейской службы Меньшагина прошли в авиации, в ее наземной части. 5 мая 1924 года (7) его перевели в старшие делопроизводители техчасти 2-й отдельной разведывательной и 18-й отдельной авиаэскадрильи, а с 1 декабря 1926 года – исполняющим обязанности помначтехчасти 13-го авиапарка (Смоленск). С этой должности Меньшагин и был демобилизован 17 мая 1927 года (8). Если в армию Меньшагин поступал добровольно, то уходил из нее иначе: согласно учетной карточке – «по несоответствию службе в РККА». Сам Меньшагин позднее пояснял: за религиозные убеждения и регулярное посещение церкви. Но напомним, что Меньшагин учился на заочных Высших юридических курсах Первого МГУ. Так что, когда Меньшагина вычистили из армии, без профессии он не остался.Собственно юридическая карьера Меньшагина началась в 1927 или 1928 году в Смоленске. Но в родном городе Меньшагин надолго не задержался – и снова по причине религиозности: частые походы в Успенский собор на всенощные и обедни были у всех на виду. Показательно, что донос об этих грехах написала… дочка священника, вскоре сама ставшая адвокатом! (9) Меньшагин наивным не был и счел за благо на время покинуть Смоленск.

Семья же всё это время жила в Смоленске, куда в середине октября 1931 года вернулся и Меньшагин. Пробыл, однако, недолго, ибо подвернулась работа в столице, пустьи не самая престижная: сначала, в конце 1931 года, юристом на Первом авторемонтном заводе, а позднее – во 2-м автогрузовом парке Мосавтогрузтранспорта, что в Бумажном проезде около Савеловского вокзала. Там-то и столкнулся с ним Кравчик, бывший сиделец и безработный юрист: «В полутемной комнате, отгороженной от другой перегородкой, за столом сидел интеллигентного вида человек лет сорока, аккуратно одетый, в галстуке. Весь его вид не вписывался в окружающую его обстановку.На столе лежало большое количество бумаг, обложки для претензионных и судебных дел. Подняв голову и посмотрев на меня, он предложил мне сесть. Я стал рассказыватьо себе. Я сказал, что имею юридическое образование, что работал в институте на Украине, и показал свою трудовую книжку с записью о том, что уволен как «враг народа». Как мне показалось, эта формулировка его не испугала, а, наоборот, вызвала ко мне более пристальное внимание – я почувствовал его доброжелательное отношение. Его взгляд вызывал доверие и сочувствие. Он мне сказал, что у него много судебных дел по взысканию задолженности по перевозкам, что ему действительно нужен помощник, нос моими документами идти в отдел кадров безнадежно. Попытаемся, как он сказал, обойти кадровика: пишите заявление о временной работе, подпишем трудовое соглашение пока на шесть месяцев, а там будет видно. Он взял мое заявление и трудовое соглашение и пошел к директору автопарка. Так все и было. Он вернулся с подписанным трудовым соглашением. Это было то, что мне нужно было» (10). Сам Меньшагин, а это был он, попытался вступить в Московскую коллегию защитников, но принят так и не был, отчего и вернулся в Смоленск. С 1937 года и до прихода немцев он снова член Смоленской областной коллегии защитников. Так вышло, что начало его деятельности в Смоленске пришлось на самый разгар жесточайших политических репрессий в стране. В нашем сознании устойчиво представление о том, что в это время адвокатского участия либо вообще не было (в случаях, когда дела шли через тройки или ОСО), или же оно было сугубо статистским, для придания видимости законности. Случай Меньшагина этого не опровергает, но все же заметно расходится со стереотипом. Наибольшую известность Меньшагину принесли цепкая защита и в конце концов отмена приговора («вышки») специалисту по бруцеллезу А. П. Юранову (11) и серьезное смягчение участи остальным подзащитным на процессе ветеринаров и животноводов: первое заседание прошло 24–28 ноября 1937 года, а второе, после обжалования в ВС СССР, 25 января 1938 года, третье, после передачи дела на новое рассмотрение, – с 27 февраля по 3 марта 1939 года. В другом случае – летом 1939-го – он не только добился отмены расстрела двум, а затем и переквалификации с вредительства на халатность приговора трем осужденным землеустроителям – С. В. Фалку, И. Ф. Московскому и С. И. Кузнецову, после чего их выпустили на свободу как уже отсидевших новоназначенный срок. Он «отбил» еще и их жен, посаженных Особым совещанием на пять лет ИТЛ за недонесение о вредительской деятельности их мужей по первому приговору, отмененному для их мужей, но не отмененному для них! (12) Понятно, что тогдашние следователи и прокуроры имели на Меньшагина немалый зуб. Уже после войны, в августе 1945 года, следователь Управления НКГБ по Смоленской области Б. А. Беляев, который вел дело Меньшагина-коллаборанта, первым пунктом записал: «Работая адвокатом в Смоленской коллегии адвокатов, защитником подстрекал обвиняемых отказываться от показаний, даваемых на предварительном следствии». На что подследственный отвечал: никогда и никого не подстрекал, но всегда советовал говорить правду.

Война: начальник Смоленска и Бобруйска

Ощущение личной правдивости, искренности не покидает и при чтении «Воспоминаний о пережитом» Б. Г. Меньшагина. Это подробнейший рассказ как раз о деятельностина посту начальника (бургомистра) Смоленска, быть которым фашистская администрация назначила как раз его (13). Функционал этой должности более всего напоминает современного сити-менеджера: политические указания ему отдавали истинные «начальники Смоленска», в это время – фашисты. Он излагает события подробно, в их последовательности и связи, не избегает при этом и оценочных суждений по поводу описываемых событий и лиц, отдает себе полный отчет в своем коллаборационизме,но при этом ни в коей мере не пытается ни оправдаться, ни замолчать что-либо, ни даже объясниться. Но есть несколько «узелков» – эпизодов жизни оккупированного Смоленска, – о которых он сообщает, но как-то по-особенному: отстраненно и с отторжением. И все они рифмуются на слово ликвидация. Я имею в виду тотальное убийство в зоне его бургомистерской ответственности трех обреченных контингентов – умалишенных, цыган и евреев, а также судьбу двух категорий военнопленных – советских в немецких руках и польских – в руках советских. Еще один такой «узелок» для Меньшагина – советские военнопленные. Сам Меньшагин многократно – и с удовольствием – напоминал себе и другим, что на полную катушку пользовался своим правом хлопотать о переводе военнопленных из состояния плена в цивильное и об их приеме в городские службы на работу. Его общая – и, вероятно, завышенная – оценка числа спасенных им таким образом красноармейцев варьируется от 2 до 4 тысяч!…Н. Г. Левитская вспоминала, что о Катыни (а 18 апреля 1943 года он стал свидетелем немецких эксгумаионных работ в Катынском лесу) Меньшагин рассказывал особенноскупо и неохотно, одними и теми же словами, и просил ничего не записывать. В том же, что именно Катынь была причиной его 25-летнего срока, он ни на секунду не сомневался. Ведь он был уже на Лубянке, когда начался Нюрнбергский процесс, где советские юристы заявили, что он, смоленский бургомистр Меньшагин, пропал без вести, и вместо него представили суду его заместителя – профессора Базилевского, который давал любые нужные советской стороне показания, ссылаясь при этом на Меньшагина, так кстати «пропавшего». Меньшагин получил назначение в Бобруйск – на должность начальника города (немецким комендантом его с сентября 1943 года был генерал-лейтенант Адольф Гаманн). Бобруйск был освобожден Красной армией 29 июня 1944 года в ходе наступательной операции «Багратион». Так что стаж управления им уМеньшагина тоже немаленький – около 9 месяцев. Подробностей того, когда и как Меньшагин с семьей был эвакуирован из Бобруйска и как оказался в Карлсбаде, мы не знаем. Американцы же, заняв Карлсбад в начале мая, по-видимому, интернировали его одного, без семьи, в ближайшем проверочном лагере. 28 мая, освободившись, Меньшагин вернулся в Карлсбад, в котором, начиная с 11 мая, стояла уже Красная армия. Застав в бывшей своей квартире распахнутые двери и полный разгром, он решил, что семью захватили большевики. Что же делать? – Как что, расстаться с жизнью! Достав веревку, Меньшагин пошел на лесистую сопку, чтобы повеситься. Но когда он уже пристраивался, встретился ему какой-то местный житель, сумевший его отговорить от самоубийства. Приняв это за перст судьбы, указующий на то, чтобы добровольно сдаться Советам и тем самым облегчить участь своих близких, Меньшагин так и поступил. Между тем жена его с дочерью благополучно уплыли в послевоенное море перемещенных лиц. Они избежали ареста и сумели попасть в американскую зону оккупации. После войны: лубянский и владимирский сиделец С 28 мая 1945 года по 30 сентября 1951 года, то есть 6 лет и 4 месяца, Борис Георгиевич Меньшагин находился под следствием: сначала – в Смоленске, а потом – в Москве. Его дело №10035 вело 2-е главное управление МГБ СССР, а статья, по которой он обвинялся, была грозной – измена родине. Самое удивительное, пожалуй, вот что: все следователи, причастные к делу Меньшагина, – и майор Б. А. Беляев в Смоленске, и подполковники А. Д. Меретуков, А. А. Козырев и Д. В. Гребельский в Москве хотя и спрашивали Меньшагина о катынском деле, но, выслушав его рассказ, протоколировать не спешили: мол, записывать сейчас не будем, к вопросу еще вернемся – но так и не вернулись за шесть с лишним лет. Они попросту не знали, что с этим делать: и оставлять нельзя, и выбрасывать жалко! Выпускать Меньшагина свидетелем в Нюрнберг нельзя: ненадежен, да еще юрист! Но нельзя и ликвидировать: а вдруг для чего-нибудь пригодится! Иными словами, Катынь в судьбе Меньшагина сыграла двоякую роль: она спасла его от смерти, но истала причиной той исключительной степени изоляции, которой он подвергся! Изоляция от внешнего мира, в которой держали Меньшагина, избавила его от икоты 1 июля 1946 года, во время выступления его бывшего заместителя Б. В. Базилевского на Нюрнбергском суде. Об отчете Комиссии Н. Н. Бурденко он уже знал, но не знал деталей. И тольков 1971 (sic!) году, освободившись из тюрьмы и поселившись в Княжей Губе (Коми), в доме-интернате для престарелых, – да еще в рамках внутрисоциумного тамошнего конфликта – ему довелось впервые услышать о своей «роли» в катынском вопросе! Его «собеседник» прямо обвинял его даже в соучастии в катынском убийстве и ссылался при этом на третий том протоколов Нюрнбергского процесса.

Тогда Меньшагин пошел в Зеленоборскую библиотеку, нашел нужную книгу и ознакомился с показаниями Базилевского, лично сообщившего международному трибуналу в Нюрнберге о том, что будто бы слышал от Меньшагина в сентябре 1941 года, что все пленные поляки будут убиты немцами, а через несколько дней – что они уже убиты. Продолжим цитатами из меньшагинского текста: «Мне от души жаль этого несчастного лжесвидетеля, бывшего до этого порядочным человеком и купившего себе относительную свободу ценой клятвопреступления. Характерно, что при допросе меня ни один из следователей даже мельком не упомянул о показаниях Базилевского и к делу моему они не приложены. Это лучше всего доказывает их происхождение и цену». И в другом месте: «Я понимаю, в каких трудных обстоятельствах был в то время Базилевский, и не осуждаю его, но сказать, что он лжет и лжет не по ошибке, а заведомо для себя, – считаю своей обязанностью перед историей». Кстати, Борис Васильевич Базилевский остался в оккупированном Смоленске и добровольно отдался в руки НКВД. Его следственное дело заканчивается уже в начале 1944 года словами, просто волшебными для комбинации из сталинской юстиции и бывшего вице-бургомистра: «Освободить за отсутствием состава преступления»! Из тюрьмы он перекочевал прямешенько в профессора астрономии Новосибирского университета. В его университетском деле, в «Личном листке по учету кадров», заполненном 8 апреля 1946 года, есть примечательная лакунка: с 15 марта 1926 года и по 19 сентября 1943 года – и безо всякого перерыва и вице-бургомистерского совместительства! – профессор, видите ли, трудился директором обсерватории Смоленского университета Наркомпроса РСФСР (такая карьера невозможна без вмешательства КГБ). Меньшагина привезли в Смоленск из Европы 9 августа 1945 года, поместили во внутреннюю тюрьму областного управления госбезопасности, что на улице Дзержинского. В ночь с 29 на 30 ноября 1945 года взглянуть на Меньшагина (как на своего «предшественника», что ли?) пожелало и первое лицо области – первый секретарь Смоленского обкома ВКП(б) Д. М. Попов. А наутро Меньшагину выдали валенки и полушубок, пайку хлеба и селедки и отвезли в Москву, на Лубянку. Итого в Смоленской тюрьме он пробыл шесть месяцев. А в Лубянской ему предстояло пробыть еще шесть лет – до 30 сентября 1951 года! Только 12 сентября 1951 года Постановлением ОСО при МГБ СССР Б. Г. Меньшагин получил свой приговор – и это максимально возможный срок: 25 лет тюремного заключения. Как юрист Меньшагин лично оценивал свою вину как тянущую лет так на 10, но никак не на 25! Но как вдумчивый аналитик понимал, что его «четвертак» и его судьба оказались в силовом поле куда более значимых факторов, чем Уголовный кодекс, – и прежде всего фактора Катыни. Катынь, возможно, спасла его от казни, но она же не допускала и мысли о таких процессуальных пряниках, как условно-досрочное освобождение и так далее. …30 сентября 1951 года Меньшагина отконвоировали из Москвы во Владимир. Везли в поезде, в арестантском – столыпинском – вагоне, но в отдельном купе, с офицерским конвоем, а не с солдатским, как у всех остальных. Работа над воспоминаниями заняла у него три года – с 15 мая 1952 года по 6 июня 1955 года: «Воспоминания эти были посвящены моей жизни, работе и переживаниям за время с 22 июня 1941 и по 30 сентября 1951 года, то есть по день моего прибытия во Владимирскую тюрьму №2. Я тог - да еще очень живо сохранял в памяти все пережитое в эти годы во всех его деталях и переложил его на бумагу, придерживаясь правила писать правду и только правду, ничего не выдумывая, не скрывая своих ошибок и заблуждений, но в то же время избегая и лицемерно - го осуждения себя». Меньшагин отсидел весь свой «четвертак» – с 28 мая 1945 по 28 мая 1970 года, из них 19 лет во Владимирской, в том числе более 11 лет в одиночке, 3 года из них был «номерной», то есть у него даже имени не было. Это было сделано для того, чтобы минимизировать или вообще исключить какие бы то ни было контакты. В 1969 году, за год до истечения срока, Борис Георгиевич натерпелся новых страхов. Связано это было с делом Святослава Караванского, украинского поэта, филолога и публициста, проведшего к тому времени уже более 20 лет в советских тюрьмах. Оказавшись во Владимирской, он через свою жену Нину Строкату пытался передать на волю (кстати, Ларисе Богораз) «Завещание» и «Прошение» Меньшагина, записанные тайнописью и содержащие информацию об обстоятельствах катынского дела. Караванского же в 1970 году приговорили к новому 10-летнему сроку. Дополнительного срока Борису Георгиевичу не накинули, но с рук ему эта история все-таки не сошла. На прощание он получил мощный удар – у него отобрали воспомина - ния, которые он, с официального разрешения начальника тюрьмы, писал в 1952–1955 годах.

После тюрьмы: кольский интернатовец

Итак, 28 мая 1970 года срок Меньшагина истек, и он вышел на свободу. Его отправили подальше – в Мурманскую область на Белое море, в поселок Княжая Губа, в инвалидный дом-интернат для 140 таких же, как и он, стариков. В интернатах Меньшагин прожил еще долгие одиннадцать лет. Старики и инвалиды в Княжей Губе были не совсем простые, а специфические – с уголовным прошлым. Предателю Родины и пособнику немцев априори не позавидуешь, но Меньшагин и в 68 умел постоять за себя и даже за других, называл все эти стычки «местными безобразиями» и сам относился к ним спокойно. Его, едва ли не единственного непьющего в доме и единственного, к кому все обращаются по имени-отчеству, сразу же избрали в общественный совет за - ведения, а в конце 1972 года – и в культурно-бытовую комиссию. Узнав из «Хроники текущих событий» об освобождении Меньшагина, Вера Иосифовна Лашкова и еще несколько москвичей из правозащитной среды разыскали его в Княжей Губе и стали регулярно ему помогать, окружив вниманием и заботой. Уже в 1970 году, приехав впервые после тюрьмы в Москву, он побывал у Натальи Аничковой и Надежды Левитской (ЭнЭны – как их обобщенно называли). Затем он встретился с Верой Иосифовной Лашковой – вот ее рассказ об этой встрече: «Я не помню, говорили ли мы по дороге, но как только мы оказались в комнате, Борис Георгиевич сразу стал рассказывать обо всем, даже и без моих расспросов. Начал еще с мирной жизни, когда он жил в Смоленске, работал там адвокатом; рассказывал и о каких-то конкретных делах, в которых ему приходилось участвовать как защитнику. <…> И как жил в Смоленске во время оккупации, и как согласился стать бургомистром, и ключевое – о том, как участвовал в открытии могил в Катыни и как убедился в том, что расстреливали не немцы. Мне было очень интересно, как он сумел сохранить такую ясную и точную память: вспоминая, многие фразы он начинал так: «10 июня 1948 года, в четверг» (условно)... и так далее. Меня это тогда поразило – такая точность». 3 марта 1975 года Меньшагин писал Вере Лашковой: «И, пожалуй, самым счастливым днем моей жизни было 21 июня 1938 г., когда закончилось дело 8 работников животноводства Смоленской области, начавшееся 24/XI-1937 г. показательным процессом во Дворце труда на Ленинской ул. по обвинению их во вредительстве. 28/XI-1937 г. всем им был вынесен смертный приговор без права обжалования. <…> Во мне все ликовало, когда член Верховного суда Канаев прочитал определение кассационной комиссии. Утром 22/VI-1939 г. я отправился в тюрьму и сообщил им о предстоящем освобождении. Они плакали, обнимали меня, и я плакал вместе с ними. Воспоминания об этом деле поддерживали меня, улучшали настроение, питали чувство гордости в период горестного 25-летия. Даже сейчас эти строки вызвали слезы и дрожь рук». Милика (Милица Константиновна) Савич пригласила Меньшагина погостить летом на даче. Вместе со своей мамой и Надеждой Левитской они сняли просторную дачу под Новым Иерусалимом у Ники и Алексея Трувеллеров. Меньшагин с удовольствием здесь и в этом обществе проводил первый и все последующие 11 «отпусков» – вплоть до самой смерти. В летние месяцы, по настоянию ЭнЭн, Меньшагин заново садился за воспоминания. Об этом же, через Левитскую, его просил и А. И. Солженицын. Исписанные тетрадки часто перепрятывались, какая-то часть их при этом была утрачена. Несколько раз на магнитофон записывались разговоры с ним (интервью), по сути, его монологи. Заводит Меньшагин и пере - писки – с Григорием Ивановичем Дьяконовым, с Габриэлем Суперфином, с Верой Лашковой и некоторыми другими. Еще в первом своем письме Суперфину – от 4 января 1980 года – Меньшагин набросал что-то вроде итогов пережитого за жизнь: «Не всякий сможет поставить себе в актив спасение от смерти 11 человек с риском для себя, не считая случаев замены смертной казни без такого риска; да и возвращение нескольким тысячам людей свободы, в т. ч. в годы войны более 3 тыс., – всегда приносило мне радость. Что же касается несчастий, то редкий человек может избежать их. Нет, я был бы неблагодарным, бессовестным, если бы жаловался на жизнь». Борис Георгиевич Меньшагин скончался 24 апреля 1984 года, не дожив до 82 лет. На похороны в Кировск приезжала одна только Левитская. На следующий год московские друзья водрузили на его могиле крест. В 1988 году, на основе магнитофонной записи одного из его устных рассказов, издательство «ИМК А-Пресс» в Париже выпустило небольшую книг у воспоминаний Меньшагина, подготовленную Габриэлем Суперфином совместно с Александром Грибановым и Натальей Горбаневской.

Павел ПОЛЯН



1. Написание фамилии варьировалось, но основным вариантом был «Меншагин».

2. Пригород Брянска (ныне в городской черте). Бежицкая мужская гимназия при Бежицком заводе была открыта в сентябре 1911 г., то есть в год поступления в нее Бориса. Интересно, что ни Бежица, ни Брянск в формулярном списке Г. Ф. Меншагина не фигурируют.

3. Из письма Б. Г. М. к Г. Г. Суперфину от 27 февраля 1973 г.

4. Родилась 24 ноября 1899 г. в Ковно. В качестве сопровождающего лица в ее карточке МСР указана, предположительно, ее мать — Цецилия Зубкович (Чернявская; р. 8 июня1867 г. в Ковно). См.: https://digitalcollections.МСР-arolsen.org/03020101/name/pageview/2838042/2997942 .

5. Первый подробный и обстоятельный разговор с ней по скайпу состоялся 23 марта 2019 г., после того как Суперфин и я, анализируя главным образом документацию МСР, обнаружили прямые следы Надежды Борисовны Меньшагиной, по мужу Ефремовой.

6. Из письма Б. Г. М. к Г. Г. Суперфину от 26 февраля 1972 г.

7. Приказ Реввоенсовета СССР по личному составу №114; § 1.

8. Приказ Реввоенсовета СССР по личному составу №120/19 от 17 мая 1927 г. (РГВА. Ф. 4. Оп. 3. Д. 2969. Л. 36 об.).

9. Меньшагин, 2019 б.

10. Меньшагин, 1988. С. 135-136.

11. См.: Юранов А. П. Бруцеллез сельскохозяйственных животных и меры борьбы с ним. М.: Сельхозгиз, 1939. 32 с.

12. См. подробно об этих процессах и успехах Меньшагина-адвоката в: Меньшагин, 1988. См. также: Макеев Б. В. Деятельность органов прокуратуры и суда по расследованию уголовных дел о контрреволюционных преступлениях в 1937–1938 гг. (по материалам Западной и Смоленской областей) / Автореф. дис. канд. ист. наук. Смоленск: Смоленский гос. ун-т, 2007; Кодин, 2011. С. 126. URL: http://smolenschina-1917-1953.... 1953-35_28.html (у Кодина иные даты: процесс — 25–30 сентября 1937 г., изменение приговора – март 1940 г.).

13. Полян на радио «Эхо Москвы» поясняет: «Выбор был достаточно случайный, им (фашистам) нужно было кого-то с образованием и кого-то с опытом практической административной деятельности. Будучи бургомистром, и это была его (Меньшагина) сознательная политика, он как бы в кошки-мышки и с советской властью играл, и с немецкой властью, выстраивая с ними хорошие отношения и делая в рамках своих полномочий и компетенций минимум плохого. Не скажу, что максимум хорошего, но – минимум плохого».