Александр Попов (журналист, Кишинёв) Первое, что думаешь о книге Гуданца: [censored] себе в прошлое - это наше всё. Это больше чем Пушкин. // Рецензия на книгу «"Певец свободы", или гипноз репутации. Очерки политической биографии Пушкина (1820–1823)»

Александр Попов (журналист, Кишинёв) Кого бы нам ещё извалять в грязи? Пушкина! // Рецензия на книгу: Гуданец Н.Л., «"Певец свободы", или гипноз репутации. Очерки политической биографии Пушкина (1820–1823)»

Александр Попов, журналист, Кишинёв.

Кого бы нам ещё извалять в грязи? Пушкина!

Первое, что думаешь о книге Гуданца: нагадить себе в прошлое - это наше всё! Это больше чем Пушкин.

Книга, конечно же, хейтерская. И она оживляет восприятие предмета. Я бы добавил её в школьную программу. Вообще такой подход к классикам. А сегодня, дети, мы будем хейтить Александра Сергеевича! (Николая Васильевича, Владимира Владимировича, Осипа Эмильевича). Дети будут счастливы. Выбить моль из пальто. Сделать дяде козу, чтоб он вскинул бровь и уронил пенсне.

Как пушкинист пушкинистам, хочу сказать следующее. Мне всегда казалось, что главное наследие Пушкина в том, что он изменил характер языка. Отменил устаревшие протоколы операционной системы русского языка. Предложил новые шаблоны ясности, мобильности, лёгкости. После него нельзя было писать по старому, не боясь оказаться устаревшим. Ничто не осталось прежним.

Что он при этом декларировал? Кому служил кроме русского языка? Кого предал? Это тоже важно, но не суть. Да - сукин сын. Так и говорил, глядя нашими глазами: ай да Пушкин, ай да сукин сын! И это тоже была не пронафталиненная фигура речи, надо понимать. Это жизнь. И если она не соответствует перфекционизму школьников и литературоведов, то это не её проблема. Это её сила.

На мой взгляд, корректно разделить "суждения о Пушкине" условно на три уровня: как? что? кто? И соотнести их пропорции. Используем для этого, например, метафору "горная гряда, горные тропы, лес в предгорьях".

Как? Это характер языка, предложенного А.С.. Он показал, что так можно и так лучше. Это даже не совсем личная заслуга автора, насколько я понимаю. Тектонические напряжения в самом синтаксисе языка были таковы, что предложенные автором изменения получили силу изменений русского литературного языка. Свободу голоса. Автор увидел возможность этих изменений, предложил их и они были поддержаны на уровне превосходящем личные границы творчества кого бы то ни было. В моём понимании, это "горная гряда" главного "наследия" Пушкина.

Что? Это авторские декларации. В том числе, декларации вольности. В нашей метафоре: это отдельные тропинки. Свобода мнения. А.С. о многом писал - и о вольности, и о воле, и о прочих дорогах. С точки зрения живого читателя, важнее сколько в этом жизни, зияния и отсветов неизвестности (даже если она, по каким-то причинам, не нравится литературоведам). Декларации устаревают. Живое движение - нет. Усталый раб бежал, бежал и сбежал от оценочных суждений и пушкинистов, и пушкиноведов.

Кто? Свобода личности, коль скоро мы выбрали свободу основным критерием. Свобода быть прожигателем жизни или преданным слугой императора, трусом или задирой, бродягой или домоседом. Мы заинтересованы в каком-то юноше Саше П., который жил давным-давно до нас, только потому, что жив произведённый им продукт: тексты, которые изменили русский язык. Что при этом чудили юноши того времени? как они жили и умирали? Интересно, поучительно, но это всё гораздо, гораздо меньше. Деревья и прочая жимолость на обочинах дорог языка.

Теперь по пунктам претензий к личностям.
Пушкин непостоянен.

У нас в роте было пару ребят, которые любили побузить. Пока мы были на базе. Когда выходили в горы, они превращались в дисциплинированных, собранных, внимательных бойцов. Я к тому, что люди встроенные в сложную сеть социальных отношений, как и сами социальные структуры, могут ситуативно изменять характер напряжений и свобод.
Пушкин ненадёжный человек и попросту предатель. Он предал декабристов.

Коль скоро мы заинтересовались хейтом, то посмотрим с этим настроением и на декабристов. Тогда может оказаться, что это не пламенные борцы за свободу (родом из того же советского образования), а наивные идиоты, которые погубили себя, своих солдат, своих близких. Не имея ни чёткой цели, ни дальнейшего плана действий встали под пушечные выстрелы... и ждали что скажет папа. За порубленных в мясо подневольных солдат вот прямо отдельный респект. А давай-ка мы сегодня прикажем солдатикам стать строем на площади и умереть. Шикарный план. И если кто-то, не будучи дураком, видел к чему дело идёт и предпочел отстраниться, то в чём он не прав? Было дум высокое стремление? Было. Пушкин об этом пишет. Было "кровавое и безумное" непонимание реальности? Было. И об этом пишет.
Пушкин отступник. Впечатлился судьбой Раевского и понял, что сидеть в тюрьме - это не его. А что он должен был делать? Рваться в соседнюю с Раевским камеру? Почему он не имеет права на вполне взрослые и сложные выводы? Например: хватит страдать хернёй.

Дальше. Пафос свержения авторитетов, который сквозит в оценках Гуданца, выглядит как обращение к людям предпенсионного и пенсионного возраста. Он опоздал лет на тридцать. В характере нового времени любую декларацию (личность, ценность) ставить под сомнение, пробовать на зуб.

Пушкин про "конечное торжество демократии" или про "подлизаться к императору"? Вы серьёзно? Это какое-то слишком милое упрощение. Желтопрессное. Борьба квадратной и круглой посуды за право быть заполненной. И, всё-таки, бОльшая часть книги именно об этой битве шаблонов. От обилия желтопрессных ярлыков складывается впечатление, что "слащавый обывательский миф о Пушкине" лично наступил на ногу Гуданцу:

...вконец перепуганный, он спешит к Н. М. Карамзину и умоляет его о заступничестве...

...струхнувший «певец свободы»...

...циничная стряпня, изготовленная на скорую руку в надежде на амнистию...

...«певец свободы», скорее всего, униженно просил придворного историографа...

Пушкин - флюгер.

Пушкин барчук, который жалуется на жизнь, когда жаловаться, по оценке Гуданца, не на что.

Пушкин инфантилен.

Пушкин неблагодарная сволочь.

Пушкин никого не любил.

Пушкин потенциальный предатель родины. Планировал сбежать из ссылки за границу.

Писал ради заработка, а по сути был ленив.

Хотел сам стать царём. Завышенная политическая самооценка. Чудовищно самолюбив. Почти псих. Верил гадалке. Что, с точки зрения Гуданца, безумие.

Доносчик и трус. Болтун и пустобрёх. Несдержан на язык.

Широк человек, широк. Гуданец бы сузил.

Всё про отношения Пушкина с современниками - толпой, стадами, пакостным народом, безмолвствующим залом - чистая интерпретация автора книги. С датами или без. Поскольку выводы из конкретных слов или строк А.С. делаются совершенно вольноизбирательно. Например, изменение отношения двадцатидвухлетнего Саши П. к идеалам свободы, которые на практике оказались кровавой мясорубкой, Гуданец рассматривает исключительно как предательство этих идеалов. Поскольку эта интерпретация, как и множество других интерпретаций, не соответствуют его интерпретации. Тьму низких истин и высокие стремления соединят только самообман. Непримиримый Гуданец. Чисто алмаз. Мудро. Так и надо. Никаких полутонов. Не смейте заглядывать в биографию Гуданца.

Мы все интерпретируем реальность. И пушкинисты, и негры преклонных годов. Как профессионалы этого дела, мы чувствуем разницу между мифом и версией реальности. Когда версия реальности предъявляет претензии мифу... есть в этом что-то некорректное. Это как спросить у прекрасной незнакомки:

- Тётенька, зачем вы пользуетесь духами? У вас всё равно г…о в ж..е?

Со всем уважением к Николаю Леонардовичу. В этом отзыве на его книгу допускаю почти личные колкости только потому, что сама книга имеет характер... жёлтой прессы. Книга интересная. Читать обязательно.
Она делает живыми тени людей, чьи судьбы стали материалом для создания мифа. Хочется верить, что Николай Леонардович не только хейтер: критик, который целенаправленно нападает на кого-либо. Но и тролль: человек, который пытается вызвать людей на эмоции. Который создает заварушку и сам наслаждается, наблюдая за эмоциональными реакциями других.

Еще мнения о книге: Гуданец Н. Л. «Певец свободы», или гипноз репутации.

Никита Львович Елисеев о книге
Лев Яковлевич Лурье о книге
Андрей Акатович Белых о книге
Александр Мотелевич Мелихов о книге
Владимир Иванович Новиков о книге
Олег Анатольевич Проскурин о книге