«Пять месяцев беспрерывного ожидания чего-то, а чего – и сам не знаешь». Из книги Павла Поляна «“Если только буду жив…”: двенадцать дневников военных лет»

Карантин коллаборациониста: дневник интернированного русского эмигранта, воевавшего в составе Вермахта, вызывает неожиданные ассоциации с сегодняшним днем – приступы тревоги, припадки обжорства, скучнейшие бесплатные лекции и совершенно туманное будущее…

Одна из малоизвестных страниц истории Второй мировой войны – судьба солдат и офицеров Первой Русской национальной армии. Это военное формирование в составе вермахта было образовано из русских эмигрантов, советских военнопленных и перебежчиков из Красной армии.

В самом начале мая 1945 года примерно 500 солдат и офицеров (все, что к тому времени осталось от армии) сумели уйти в нейтральный Лихтенштейн, где и были интернированы, причем правительство крошечного княжества решительно отклонило требования советских властей выдать беглецов.

Один из офицеров в составе этой группы, 50-летний эмигрант Георгий Томин, покинувший Россию еще в годы Гражданской войны, в течение нескольких месяцев вел подробный дневник, в котором описывал будни «карантина», чувство неопределенности, тягость вынужденного безделья и постоянную тревогу: в это время в Вадуце, столице княжества, работала советская комиссия, всячески убеждавшая соотечественников добровольно вернуться в СССР.

Несколько сот человек (автор дневника называет их «добровольцами смерти») поддались на эти уговоры; об их дальнейшей судьбе ничего не известно, но она, скорее всего, была весьма печальной.

Следы самого Георгия Томина тоже теряются в январе 1946-го, когда он выехал из Лихтенштейна в Австрию. Перед отъездом Томин подарил дневник одному из своих знакомых, и документ стал доступен историкам только в 1990-е годы.

В издательстве Нестор-История вышла книга Павла Поляна «“Если только буду жив…”: двенадцать дневников военных лет», частью которой стали и записи Георгия Томина. С разрешения издательства и автора-составителя книги приводим в сокращении несколько отрывков из дневника.

21.IV.45

Мы окончательно брошены. Перекрестились ⁠и сели в поезд, который идет только ⁠до Фрайзинга, а там будем пробираться путями, указанными нам Богом.

На ⁠15-м километре на наш поезд ⁠нападают американцы. Паровоз разбит, идем дальше пешком.

24.IV.45

С ⁠утра бомбят станцию, ⁠которая совсем близко от ⁠нас. Трещат тяжелые и сверхтяжелые аэропланные пулеметы, от взрывов бомб и «зенитки» трясется земля. Когда прекращается шум моторов и бомбежки, слышна глухая канонада артиллерии с близкого фронта. Выступим дальше, очевидно, не раньше вечера из-за обстрела.

28–29–30.IV.45

Ночью идем в Тироль. Слышна близкая канонада. Утром останавливаемся, пройдя всего 13 км, и ждем дальнейших распоряжений.

1–2.V.45

Маршируем на юг под проливным дождем. В горах метель, в апреле – настоящая сибирская зима. Тяжело: колонна идет в гору. Мы едва вытягиваем на подъемах нашу тележку с вещами.

3.V.45

Это историческая дата! После небольшого, невероятно трудного ночного марша через горный хребет Альп мы перешли швейцарскую границу и очутились в княжестве Лихтенштейн. Сдача оружия. <…> Расквартированы в школе ближайшего к границе селения. <…> Население Лихтенштейна отлично относится к нам. Поят молоком, приносят хлеб и папиросы, всем интересуются.

11.V.45

Через две недели кончится карантин. Что-то будет после?

14–15–16.V.45

Некоторые солдаты пожелали в Советскую Россию и были тотчас отправлены. Добровольцы смерти.

17–18–19.V.45

Ничего нового. Люди партиями уходят из лагеря, думая пробираться в Советскую Россию. «Добровольцев смерти» все больше и больше.

23.V.45

Господа штаб-офицеры морят нас бесконечными скучнейшими лекциями. Тоска!

30–31.V.45

Чтобы иметь хоть маленький доход в деньгах или кое-какие продукты, я начал фабриковать детские игрушки. Готов уже маленький самолет. Думаю за него получить не меньше двух кило хлеба и немного табаку.

1.VI.45

Карантин окончен, но это не дало нам свободы: лагерный режим пока что остался тот же. Сегодня вышла первая партия на работы.

4.VI.45

Жадность: за два дня съел две буханки хлеба плюс 400 г, что мне полагается. Все равно, зато наелся на ять.

8.VI.45

Сны снятся какие-то необычные, странные, думаю, что это недаром. Такие сны не могут сниться ни с того и ни с сего. Я хожу под их впечатлением целые дни, ожидая, что вот-вот что-то должно случиться, безусловно, хорошее.

Сейчас фактически засыпаю на лекции по русской истории. Вот некстати-то все эти дурацкие лекции в такое нервное время.

12–13.VI.45

Сегодня день знаменательный: бросил регулярное курение. Оставил в запасе четверть килограмма табаку (на случай похода или невыдержек). Зарока не курить не даю. Буду курить, когда будет что курить. Что из этого выйдет – не знаю, но не хочу больше зависеть от этого пристрастия.

16.VI.45

Курю по две–три папироски в день – и странно мне, что особенного лишения не чувствую, а дальше будет легче. Утром я стриг одного поручика, а потом он меня – вышло неплохо.

19–20.VI.45

Я не замечаю, чтобы я худел, но чувствую, что ослабел я изрядно: и всякое движение утомляет, и о физической работе и речи быть не может. На лекциях едва высиживаю. Когда уже конец этого мученья?

23.VI.45

Сейчас засыпаю на лекции по русской истории, и, если я начну громко храпеть, в этом будет виноват лектор, полковник Кондырев.

4–5.VII.45

Ничего нового, что бы хоть сколько-нибудь изменило наше положение; не говорю «безнадежное», потому что я верю в промысел Божий и знаю, что скоро все изменится.

Поручика Шуберта высылают за любовные авантюры за границу. Допрыгался! Жаль его, но помочь ему невозможно.

6.VII.45

День за днем, неделя за неделей проходят, но в нашей жизни почти ничего не меняется. Надежды, надежды и надежды на скорое разрешение нашего вопроса. И, конечно, все скоро должно решиться!

2.VIII.45

Месяц почти я не писал дневника: нечего было писать. Так нечего писать, что просто тоска берет.

21.VIII.45

Проходят огромные сроки, но, как это ни странно, проходят незаметно. Но в эти сроки так мало и незаметно меняется обстановка, что даже в этот мой маленький дневничок записать нечего.

Все мои мысли и желания по ту сторону границы, и только один Бог и Св. Петка являются моими посредниками. До сих пор не ходит почта отсюда в американскую зону и неизвестно, когда будет ходить. Хлопочем о наведении справок о наших семьях через Международный Красный Крест, но пока еще никаких результатов.

Сегодня печальный день. Хороним одного нашего товарища. Есаула Шарова. Умер, бедняга, от туберкулеза. Это первая смерть в нашем лагере.

8.IX.45

Все реже и реже пишу мой дневник: нечего писать.

Наш лагерь сократился численностью почти втрое. Две трети уехали в Россию, а мы ждем у моря погоды.

Связи с Зайкой* не могу до сих пор добиться. Хлопочу через Международный Красный Крест, через отца Никона и еще разными способами, но пока результатов никаких. Словно чертополох вырос между нами. Но я верю и знаю, что надо только терпение – и мы будем вместе.

Господи, дай силы и мне и Зайчику.

* Жена автора дневника Лидия. Гражданка СССР, она была выслана из американской оккупационной зоны в советскую, о чем Томин не знал.

13.IX.45

Сегодня до нас дошло сообщение, что жены в Германии могут искать нас через Международный Красный Крест. Если это знает Зайка, она сможет навести обо мне справки и узнать, так как я зарегистрирован в Красном Кресте. Дал бы Бог!

16.IX.45

День за днем… Вот уже четыре с лишним месяца интернирования! И до сих пор никаких вестей из-за границы. Только слухи, иногда хорошие, успокаивающие, иногда волнующие. <…> Однако должен же быть конец? Должен!

19.IX.45

Несмотря на тоску и безделье, время мчится с невероятной быстротой. Дни и недели летят одна за другой.

Дополняем свой скудный стол грибами, собираем их в лесу. Нас теперь совершенно не стесняют, и мы ходим куда угодно и когда угодно. Но когда же наконец кончится эта полная неизвестность, в которой мы живем уже четыре с лишним месяца.

Советская комиссия еще здесь, но дела у них идут слабо: никто почти не хочет ехать на Родину, а если едут, то после долгих уговоров и часто почти силой. Нас не трогают, но безосновательно обвиняют в пропаганде среди молодых. Глупцы! Нужна ли наша пропаганда тем, кто недавно из СССР? Им лучше знать, чем нам, и если они не хотят возвращаться, они знают почему. А мы тут ни при чем.

Часто занимаюсь экспериментами с магнетическим маятником. Он предсказывает, что через тридцать дней я войду в связь с Зайчиком, а через сорок пять дней мы встретимся. Сбудется ли? Дал бы Бог. Это же совпадает с датой предсказанного нам отъезда отсюда. Куда?

24.IX.45

Хлеба увеличили с 200 до 400 г. Это очень хорошо и вовремя вышло, так как из-за советской комиссии в Вадуц не пускают и поэтому игрушки продавать негде.

Для пробы сделал два маленьких «бикса»: как пойдут? Начинаются дожди, а на горы сегодня лег небольшой снег. Это еще увеличит тоску. Зайку ищу шестью способами, но вот за четыре с половиной месяца еще никаких результатов. Предпринимает ли и она что-нибудь? Вероятно! Достаточно ли у нее силы воли, характера и благоразумия? Безусловно, близится время нашей встречи.

30.IX.45

Живем все время окутанные, как туманом, слухами, и хорошими, и плохими. Напряженно ждем какого-то конца нашей неволи. Он будет когда-то – ведь ничего не бывает без конца. Дал бы только Бог силы и здоровья и мне и Зайцу дождаться его, снова стать господами жизни. Мы пришли сюда – на горах был снег, и теперь на них лежит опять снег. Пять месяцев длится уже наше интернирование, сравнительно легкое, но все же чрезвычайно томительное. Чем ближе его конец, тем тяжелее его ожидание. Мне не жалко себя, я терпелив и вынослив, но я страдаю морально за Лидуху. За что ей такие страшные испытания? И… до сих пор о ней не знаю ничего.

1.Х.45

Завтра ровно пять месяцев, как мы впервые за четыре года увидели незатемненные огни в городах и перешли, разоружившись, лихтенштейнскую границу.

Пять месяцев! Это срок достаточный, чтобы сойти с ума от тоски, неизвестности и полной отрезанности от всего и вся. Пять месяцев беспрерывного, с минуту на минуту, ожидания чего-то, а чего и сам не знаешь, какого-то разрешения нашего вопроса, а он такой маленький по сравнению с мировыми вопросами, которые сейчас решаются. Миллионы потерявшихся мужей, потоки слез и вулканы страданий. Мы отсюда никому не можем помочь и себе помощи ждем только от Всевышнего. Она придет, конечно, но когда? Тогда, когда утешены будут более страдающие.

2.Х.45

Вот уже почти две недели идет беспрерывный дождь. Надо ли говорить о том, как это усиливает тоску. В Вадуце сидит комиссия СССР, и туда поэтому никого не пускают. Непонятно, почему не пускают. Что мы с ними имеем общего? Но, кажется, послезавтра они окончательно уезжают…

Источник