Павел Полян: Дневники на фронте вели и штрафники, и особисты // Business FM 107,4

Интервью с профессором Высшей школы экономики, историком Павлом Поляном.

В канун 22 июня – Дня памяти и скорби – в Петербурге вышел сборник «Если только буду жив…», который составлен из 12 дневников военных лет. В книгу включены записки красноармейцев, в том числе штрафника и особиста, а также военнопленных, узницы гетто и граждан, переживших оккупацию. О специфике так называемых «эго-документов», а также о влиянии на исследовательскую работу законов, которые ужесточают борьбу с фальсификацией истории – шеф-редактору Business FM Петербург Максиму Морозову рассказал профессор Высшей школы экономики, историк Павел Полян на встрече, которая состоялась в Европейском университете.

Максим Морозов: Какие дневники и почему лично на вас, как на исследователя, произвели наиболее сильное впечатление?

Павел Полян: Конечно, это дневники членов еврейской зондеркоманды в Аушвиц-Биркенау. В общем-то, центральные документы Холокоста. Это классические дневники, даже если они имеют форму письма родным. Другие дневники тоже очень впечатляющие. Тут нет критериев, скорее, могут впечатлять художественные особенности того или иного текста, если они есть. Это бывает редко. Очень много просто неграмотного. Простые люди часто пишут так, как им представляется. Но иногда бывает очень образный язык. Например, выражение «Нам запретили белый свет», так называлась одна из книг, которую я готовил. «Нам запретили белый свет» – по-моему, Платонов позавидовал бы. Это просто военнопленный Галибин. Я помню еще одну его фразу: «Сделал преступление перед Родиной». Это когда его взяли в плен. Есть люди, у которых сам по себе яркий язык, но, как правило, это достаточно сухие записи.

Максим Морозов: Какие «паззлы» в исторической картине Второй мировой, Великой Отечественной войны помогают восполнить, воссоздать дневники?

Павел Полян: Дневники содержат массу информации, которой в документах не личного происхождения просто не может быть. Есть отчеты, приказы. И именно одно в сочетании с другим дает максимальный эффект. Каждый пишет как бы о себе, но, на самом деле, он посылает сигналы о большом явлении, будь то плен, принудительный труд, угон, жизнь под оккупацией, к которому относится его текст. Вы удачно применили слово «паззл». «Паззл» складывается, и не то чтобы в нем остаются лакуны – их тут не может быть, потому что нет возможности дописать или переспросить автора дневника: «А что вы тут забыли?». Что написали, то написали, спасибо. «Паззл» складывает тот, кто составляет и комментирует. В его «паззл» входит другой массив документов и весь его исследовательский опыт, да и человеческий тоже. «Паззл» складывается и у исследователя, и у читателя. И он у них не обязательно один и тот же.

Максим Морозов: А как бы вы оценили уровень самоцензуры?

Павел Полян: Очень большой. Есть, конечно, совершенно бесшабашные дневники, в том числе особиста Шабалина. Вполне себе без тормозов. Но он себе мог позволить, поскольку он и есть «смотрящий» за такого рода вещами. А так, конечно, самоцензура присутствует. Некоторые по молодости не отдают себе в этом отчет – чем моложе авторы дневника, тем меньше отдают отчет. Не говоря уже о том, что некоторые дневники стали известны детям их авторов только после смерти родителей. А если самоцензура не была большой, то была очень большая осторожность потом в бытовании дневников. Своим тоже старались не рассказывать.

Максим Морозов: А всё-таки был запрет на фронте вести дневники или нет?

Павел Полян: Насколько я знаю, нет. Запрета не было. Был риск, занимаясь этим, попасть под донос соглядатая, а в каком свете это будет преподнесено и воспринято особистом – бог весть. Риск был, но запрета, насколько я могу судить, не было. Если бы он был, мы бы уже давно наткнулись на такой документ.

Максим Морозов: Как на исследовательской работе и на уровне дискуссий сказывается ужесточение законодательства, направленного на борьбу с фальсификацией истории?

Павел Полян: Сейчас же борьба не с фальсификацией истории. Это при Медведеве была такая комиссия, которую чуть ли не сам Мединский и распустил, готовясь стать министром культуры. Нет, дело не в комиссии, а в общем подходе. Это отвратительная антиисторичная кампания, которая является частью еще большей кампании. Она будет игнорироваться серьезными исследователями. Смысл такой: нагнать страху на историков, чтобы они знали, где держать язык за зубами, а где нет. Те, кто занимается этим, уже «тертые калачи». Не в смысле, что будут хитро изворачиваться, нет. А просто потому, что некоторые обстоятельства поменять невозможно. Как говорилось: «Сократ мне друг, но истина дороже». Это, безусловно, будет срабатывать. Кто-то замолчит, будет держать язык и перо за зубами. Я не думаю, что это напугает историческое сообщество. Я думаю, что историческому сообществу полезно в силу этих рисков объединяться для того, чтобы сталкиваться с такими случаями не поодиночке, а от имени какого-то социума. Должны быть структуры, которые брали бы на себя юридическую защиту. Это надо делать сообща.

Источник