Гуманитарные аспекты войны: участники и жертвы
День Победы: систематика участников войны и ее жертв
Участники и жертвы войны
Гуманитарные аспекты войны
Советские военнопленные в зеркале русскоязычных публикаций
Остарбайтеры в зеркале русскоязычных публикаций
О замысле и структуре книги
Эдиционные принципы
Список сокращений

Двенадцать дневников
Коллаборант Георгий Томин (Симон). «Хочу только одного — мирной жизни…»: Дневник интернированного в Лихтенштейне пропагандиста
Особист Иван Шабалин. «Сколько людей расстреляли вы за это время?..»: Дважды трофейный дневник
Штрафник Александр Контарев. Главное на войне — выжить!
Военнопленный Анатолий Галибин. «Нам запретили белый свет…»: Дневник военнопленного, извлеченный из чужой могилы
Военнопленный Сергей Воропаев. «Жизнь в наземном аду, только без смолы»: История болезни и смерти Сергея Воропаева
Военнопленный и остарбайтер Василий Пахомов. «Сегодня жив, а завтра не знаю…»: Исповедь военнопленного, ставшего остарбайтером
Остовка Шура Михалева. О безоговорочной капитуляции ужаса и трагедии перед молодостью и любовью!
Остарбайтер Василий Баранов. Блокнот из сшитых бланков
Остарбайтер и концлагерник Анатолий Пилипенко. Гаттинген: Дневник-воспоминание
Остарбайтер и трудбатальоновец Борис Андреев. На память о гитлеровских шахтах и сталинском лесоповале
Переживший оккупацию Николай Саенко. «…Немцы насолили так, что будут помнить долго». Летопись оккупации Таганрога
Уцелевшая в гетто Тамара Лазерсон. Дневник Тамары

Вместо заключения: синдром Пимена, или Зов истории
Систематика эго-документов и дневники как исторический источник
Отклик на зов, или Дневники как исторический источник
XX век: отмирание дневников?
Дневники военного времени: анализ информационной эмпирики
Библиография

Скачать

1. Коллаборант Георгий Томин (Симон). «Хочу только одного — мирной жизни…»: Дневник интернированного в Лихтенштейне пропагандиста

Одна из малоизвестных страниц истории Второй мировой войны — судьба солдат и офицеров Первой Русской национальной армии. В самом начале мая 1945 года примерно 500 солдат и офицеров сумели уйти в нейтральный Лихтенштейн, где и были интернированы.

Один из офицеров в составе этой группы, 50-летний эмигрант Георгий Томин, покинувший Россию еще в годы Гражданской войны, в течение нескольких месяцев вел подробный дневник, в котором описывал будни «карантина», чувство неопределенности, тягость вынужденного безделья и постоянную тревогу. В это время в Вадуце, столице Лихтенштейна, работала советская комиссия, всячески убеждавшая соотечественников добровольно вернуться в СССР. Несколько сот человек (автор дневника называет их «добровольцами смерти») поддались на эти уговоры; об их дальнейшей судьбе ничего не известно, но она, скорее всего, была печальной.

2. Особист Иван Шабалин. «Сколько людей расстреляли вы за это время?..»: Дважды трофейный дневник

Сначала дневником завладели немцы, найдя в планшете убитого. Его отправили в военную контрразведку, перевели на немецкий язык и сочли интересным трофеем. Один из экземпляров был отбит в 1941 году советскими войсками и переведен с немецкого обратно на русский. Автором дневника был Иван Шабалин, майор НКВД. Дневник начинается 12 августа, а обрывается 19 октября 1941 года. Ирония судьбы проявилась тут сполна: ведь именно Особые отделы были призваны следить за тем, чтобы никто в действующей армии не вел никаких дневников, мотивируя это ровно тем, что и произошло с дневником самого Шабалина: записи могут попасть к врагу, и тот использует их против нас.

Но в своем случае Шабалин, похоже, этих рисков не видел, а твердо полагал, что с ним-то уж ничего не случится. Ну а если случится, то он, майор НКВД, всегда успеет уничтожить дневник и пустить себе пулю в лоб. Нехитрая мысль о том, что человек не просто смертен, а внезапно смертен, так и не посетила его — до самой смерти. Однако — и случилось, и внезапно, и не успел!

3. Штрафник Александр Контарев. Главное на войне — выжить!

Александр Контарев родился в 1918 году на Луганщине, война застала его в армии. Дневники охватывают период в три с половиной года, с 30 апреля 1943 по 14 ноября 1946 года. Иной раз Контарев раскрывал блокнот прямо во время боя!

По содержанию дневник распадается на три неравные части: штрафник, штабист на западном театре военных действий и штабист на восточном.

Контарев — всё время на передовой, или в двух шагах от нее. Каждый день и каждый час он может погибнуть. Одно из сквозных слов в дневнике — «игра», что в ситуации штрафника означает игру со смертью. Императив его жизни на войне однозначен и элементарен: уцелеть в ней. Отсюда же — характерное сочетание трудносочетаемого: крайнего фатализма и крайней жизнеустремленности.

«Если только буду жив…» — постоянный рефрен дневника. Почти в каждой записи — фраза о том, что запись эта — последняя, что завтра он наверняка будет убит и т. д. Эти фразы — своего рода обереги, риторические заклинания против гибели. И ему неслыханно повезло! Поставленная им самому себе четкая стратегическая задача — «Выжить, выжить и еще раз выжить!» — была им решена.

4. Военнопленный Анатолий Галибин. «Нам запретили белый свет…»: Дневник военнопленного, извлеченный из его могилы

Этот дневник был найден в братской могиле советских военнопленных. В потайном кармане брюк одного из скелетов, извлеченных для исследования, нашли металлическую коробочку, внутри которой находилась еще одна коробочка — картонная. И уже в ней лежала книжица с картонной обложкой, с наружной стороны которой был нарисован двуглавый лев — герб Суоми, а с внутренней — красная звезда. Многие записи размыло, и не все поддаются прочтению. Вероятно, ведение дневника являлось продуманным планом Галибина, а не импровизацией, к которой подтолкнул плен. Отсюда и система из двух коробочек — на тот случай, если дневник переживет его автора.

Записи дневника Анатолия Галибина уложились в неполных 15 месяцев. Начинается дневник записью о призыве в Красную армию, сделанной еще дома. Записи очень скупые, значительное место в них занимают слова «оборона» и «отступление». Анатолий пишет о трудностях с бытом и питанием, недостатке оружия и боеприпасов. Также в дневнике много адресов погибших бойцов. Мнение о пережитом в плену у автора дневника однозначное: это — «год, который, не задумываясь, можно было бы с удовольствием вычеркнуть из жизни, так как ничего кроме лишений и огорчений он не принес».

5. Военнопленный Сергей Воропаев. «Жизнь в наземном аду, только без смолы»: История болезни и смерти Сергея Воропаева

Вести дневник Сергей Воропаев начал в плену, в 1944 году. Последняя из 77 его записей датирована 5 марта 1945 года. Дневник имеет посвящение: «Моему другу С» (а некоторые записи начинаются обращением «Мой дорогой!»), и друг этот — сам Сергей. Тем самым свойственный дневнику монологизм преобразовывается в диалог, и жить становится чуть веселее.

Фон и суть существования Сергея в лагере — голод. Если одним словом, то слово это — «пожрать!»: достать еды, съесть что-нибудь!

Вторая по значимости и объему тема дневника — болезнь, туберкулез, больница. Дневник Воропаева вполне заменяет историю болезни этого в прошлом степного казацкого крепыша. 31 августа 1944 года — первое кровохарканье, 12 сентября — первый день в лагерной больнице, октябрь — перевод в туберкулезный барак «А», откуда прямая дорога на кладбище. Недостаточное питание только усугубляло болезнь. Он умер 23 марта 1945 года —всего 24 лет от роду, не дожив полутора месяцев до конца войны и спустя неделю с момента освобождения советскими войсками лагеря. Отдавал ли умирающий Воропаев себе отчет в том, что он все-таки дожил до свободы?

6. Военнопленный и остарбайтер Василий Пахомов. «Сегодня жив, а завтра не знаю…»: Исповедь военнопленного, ставшего остарбайтером

Василий Пахомов начал вести дневник в 1943 году, но в самом начале дневника он вспоминает о событиях 1942 года: призван на военную службу, был в окружении под Смоленском, выбирался с боями к своим, попал в плен, бежал, прибился к местным жителям. С оккупированной территории был угнан в Германию — но уже как гражданское лицо. Месяц за месяцем Василий записывает то, что происходит с ним самим и вокруг него, много внимания уделяя своим личным переживаниям и осмыслению пережитого. Он искренне интересуется бытом, традициями и даже жизненной позицией окружающих его людей, как соотечественников, так и немцев. Василий постоянно помнил, что он на чужбине, что он оторван от своей земли, от родных и близких. Пронзительная тоска, временами доходящая до отчаяния («надоело!»), — вот истинный лейтмотив его дневника. И даже рождение дочери смешано у него с горечью условий неволи: и радует, и не радует. Его мучило, изводило бездействие и ожидание конца войны, он следил за событиями в мире и ждал... Но другого выхода у него не было. Или, во всяком случае, он его не знал.

7. Остовка Шура Михалева. О безоговорочной капитуляции ужаса и трагедии перед молодостью и любовью!

Дневник Шуры Михалевой начинается еще в мирное время, в 1939 году, в идиллически тихом Курске. Выпускной вечер, сочинение, дружба с двумя другими девочками, набеги на общественный сад, девичьи сплетни о том, кто с кем дружит. Вот поначалу его обычные и бесхитростные сюжеты. О самом дневнике иногда кокетливо говорится во втором лице, а о себе — в лице третьем. Война не пресекла ставшую уже потребностью привычку вести дневник, но внесла в нее существенные поправки. Кокетливому «разговору» на «ты» с дневником уже не остается места, между мирной частью дневника и военной — огромный контраст. На чужбине, в Германии постепенно завязываются контакты и с немцами, и с другими иностранцами. Собственным переживаниям и переживаниям своих кавалеров, записанным под диктовку собственного же воображения, посвящена добрая половина дневника. Что убеждает нас в одном: как бы ни были тяжелы внешние условия подневольной жизни, они бессильны перед силой юношеской влюбленности и жаждой жизни. Дневник Шуры Михалевой — удивительная, трогательная исповедь-летопись, апофеоз всепобеждающей молодости.

8. Остарбайтер Василий Баранов. Блокнот из сшитых бланков

Этот дневник охватывает 5-месячный период с 1943 по 1944 год, вести его Василий Баранов начал в Германии. В Лейпциге 18-летний Вася и его сверстники-земляки, также угнанные в Германию и не бывавшие дальше своего районного центра, испытали культурный шок от архитектурных красот Западной Европы и цивилизационный ожог от презрительного отношения спесивых немцев на улицах.

На страницах дневника доминируют страдания и унижения. Главным образом физические — это и отвратительная гигиена и болезни в лагере (вши, короста), голод, постоянные ругань и оскорбления, жестокое битье и другие наказания со стороны немцев и наемных поляков-надсмотрщиков.

Потребность в дружбе, тоска по собеседнику — один из лейтмотивов дневника. Дневник писался, несомненно, тайно: характер записей — откровенных, отчаянных, дерзких — не оставляет в этом сомнения. Да, попади дневник в руки лагерного начальства и прочти оно его — ох, несдобровать писавшему!

Освободили Васю Баранова американцы 17 апреля 1945 года, а на родину, в Мереновку, он вернулся в конце ноября 1945 года.

9. Остарбайтер и концлагерник Анатолий Пилипенко. Гаттинген: Дневник-воспоминание

Анатолий Пилипенко был схвачен осенью 1943 года во время уличной облавы в Харькове и отправлен в Германию. Дневник повествует о гаттингенском ответвлении его остарбайтерско-концлагерной судьбы. Это не доподлинная летопись «по горячим следам», а своего рода реконструкция, дневник-воспоминание — по следам, хотя еще и горячим, но уже не обжигающим. Анатолий Пилипенко датирует и описывает в нем события, на самом деле состоявшиеся месяцы и недели назад, добавляя в него и вставные новеллы, не привязанные к определенной дате. Хоть лагерь Гаттинген, строго говоря, концлагерем не являлся, но для своих узников он был не лучше концлагеря. Такие яркие живописуемые Пилипенко «детали», как прогон узников через так называемый «кружок» и даже «суды Линча» непосредственно в бараках, были в штрафных лагерях обыденностью. Пребывание в лагере ограничивалось сроками от трех до шести недель, но уж запомнятся эти дни и недели в подробностях и навечно! В августе 2001 года, собирая подтверждения своего принудительного труда, необходимые для получения компенсации, Анатолий Пилипенко обратился в городской архив Гаттингена и прислал архиву оригинал своего дневника.

10. Остарбайтер и трудбатальоновец Борис Андреев. На память о гитлеровских шахтах и сталинском лесоповале

Борис Андреев начал вести дневник в первый же день своего угона в Германию в 1942 году, последняя запись датирована 1946 годом. Его дневник — это уникальный рассказ о принудительном труде «от звонка до звонка» — как в Германии, на угольных шахтах в германо-французской Лотарингии и на лесоповале в Пфальцских горах, так и в СССР, на лесоповале в Приуралье, куда Бориса мобилизовали в так называемые «трудовые батальоны».

Поначалу Борис старался писать каждый день, но иногда на это не было сил, и тогда он помногу пропускал. Сами записи немногословны, но точны. За редчайшими исключениями — сделаны они удивительно спокойным тоном и изобилуют цифрами.

Дневник этот крайне интересен. Разумеется, в нем встречается контент, сходный с тем, что и у других остарбайтеров. Это отвратительное питание и вытекающая из него борьба за дополнительную еду. Это и тяжкий физический труд, это битье и другие унизительные наказания, болезни, побеги товарищей, одиночество в гуще своих и даже воровство своих у своих.

Но очень много и совершенно оригинальных сюжетов.

11. Переживший оккупацию Николай Саенко. Летописец оккупации Таганрога

Дневниковые записи Николая Саенко начинаются со 2 октября 1941 года и завершаются 1 сентября 1943 года, полностью охватывая весь оккупационный период Таганрога. Вплоть до 13 июня записи делались каждый день, позднее встречались пропуски, но есть и несколько обобщающих фрагментов.

Дневник прекрасно фиксирует все основные события жизни под немецкой оккупацией. В самом начале оккупации немцы приступили к «окончательному решению еврейского вопроса», в «Балке смерти» погибло около 7 тысяч евреев. Пристальное внимание уделено вербовке и угону населения в Германию.

«Сегодня была очередная отправка людей в Германию. Отправлялась исключительно молодежь, ребята, девки и женщины несемейные. Невольно воображаются старые времена рабовладельчества — стоят люди и дожидаются — вот подъедут, заберут их и увезут неизвестно куда и что заставят делать — тоже неизвестно, и спрашивать не у кого, а будешь допрашиваться, то получишь плети или палки, а то и по морде заедет немец». Что сталось с самим Николаем Саенко мы, увы, не знаем. Но в одном можно не сомневаться: если выжил, то всю оставшуюся жизнь он, заполняя анкеты, вынужден был писать, как ставить клеймо: «был в оккупации…»

12. Уцелевшая в гетто Тамара Лазерсон. Дневник Тамары

Тамара была типичным гуманитарием, причем литовским: писала стихи и вела дневник на литовском языке. Жители Каунаса, где в семье врачей родилась Тамара, находились под гитлеровской оккупацией 1135 дней, с 1941 по 1944 год.

За это время еврейская община потеряла около 10 тысяч человек. После «Большой акции» в гетто возникли и первые группы сопротивления, представляющие различные еврейские политические движения довоенной Литвы.

Поначалу Тамара вела дневник каждый день. Первое время — коротко, фиксируя одни только факты (вплоть до цен на продукты или на дрова) и, изредка, эмоции, но со временем голые факты перестали удовлетворять, и записи ее стали расти. Дневник оказался ее самым верным другом, общаться с которым стало потребностью. Часто она и обращалась к нему как к другу — на «ты», а уходя в укрытие и не имея возможности взять его с собой, с ним, как с другом, и попрощалась. А когда дневник, полгода пролежав в земле в жестяной коробке, снова попал в ее руки (при этом была утрачена первая, за 1941–1942 годы, тетрадь дневника) Тамара раскрыла его на пустой странице и продолжила записи.

Презентация книги: Полян П. М. «Если только буду жив. 12 дневников военных лет» Non/fictio№22

Павел Маркович Полян о готовящейся к выходу книге "Если только буду жив" 12 дневников военных лет.

Сергей Ефроимович Эрлих о крауд-проекте издательства "Нестор-История" на Планете.ру