Обсуждение книги : Гуданец Н. Л. «Певец свободы», или гипноз репутации. Выступление В.И. Новикова
У меня не профессорское, не академическое мнение, а скорее – эмоциональное. Двадцать два года назад к юбилею поэта я подарил классику эссе «Двадцать два мифа о Пушкине», где попробовал в эту схему втиснуть всё, что утверждалось о Пушкине. Потом сам написал маленькую книжку в серии «ЖЗЛ», стараясь не создавать новый миф, но, наверное, тоже создал. Концепция этой книжки «Пушкин - человек-мир» тоже по-своему мифологична, поскольку логически и недоказуема, и неопровержима. В целом же за прошедшие двадцать два года добавить к юбилейному реестру было нечего, потому что о Пушкине интересных мифов (я имею в виду здесь высокое значение этого слова – концепция, идея) не появлялось. Возможно, мы сегодня присутствуем даже не при рождении, а уже при крещении нового мифа. Я уже подумываю, как его обозначить. Прочитав эту книгу, я подумал: «Пушкин-циник», а услышав от Николая Леонардовича, что это часть гораздо большей работы, надо, наверное, ознакомиться с полным текстом для того, чтобы найти определение.
Кстати, совершенно верно Александр Мотелевич Мелихов сказал про писаревскую традицию. Но между Писаревым и Гуданцом есть ещё одно важное промежуточное звено – Абрам Терц «Прогулки с Пушкиным» (в книге есть отсылки к ней). Я был на дружеской ноге с ними обоими – с Терцем и с Синявским, – писал первое предисловие к их изданию в России. Растленное влияние не то Синявского, не то Терца сказалось во всей моей работе. Я придумал жанр «терцовки» и под этим названием совершал разные кощунственные дела: подверг сомнению гениальность Бродского; я единственный критик, не разделяющий положение о том, что «Москва-Петушки» является шедевром русской прозы; не буду продолжать дальше. Так что, с моей стороны выступать в роли какого-то увещевателя было бы по крайней мере лицемерно. Хотя в моей книжечке, адресованной демократическому широкому читателю, не знающему всего контекста пушкинистики, про стихотворение «Свободы сеятель пустынный» сказано, что это скорбный сарказм, а цинизм не коснулся души Пушкина во время создания этого произведения. Эта книжка литературная, а не научная, здесь никаких критериев верификации быть не может.
Я вспоминаю семидесятые годы, когда я формировался как личность и как литератор. Надо сказать, что это было время небывалой интеллектуальной свободы. Я вспоминаю домашние разговоры (пространством свободы тогда было кухонное застолье), и споры в одной компании, собиравшейся вокруг Валентина Непомнящего, который в то время ещё не доказывал, что Пушкин – это Христос, а проводил мысль о том, что для Пушкина важнее не политическая свобода, а свобода личности. И в этом смысле он был во вполне прогрессивном либеральном тренде. Так вот, в этой домашней тусовке кто-то дерзко говорил: «Да твой Пушкин просто жополиз», имея в виду такие произведения, как «Стансы», «Друзьям», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина». Так что, с Пушкиным тогда интеллигенция не церемонилась, и таких «прогулок с Пушкиным» на разговорном уровне было немало.
Вспоминаю, как у меня в молодые годы консультировался для поступления в Литературный институт будущий довольно известный поэт Алексей Парщиков. Он уже ушёл из жизни, но, думаю, кто-то из присутствующих о нём успел услышать. Так вот, Алёша говорил: «Мне надо что-то на экзамене говорить, и я хотел бы знать, какие существуют штампы, и прошу их объяснить. Потому что Пушкин – это не поэт, Пушкин – это прозаик». Надо сказать, что и сейчас в кругах тех продвинутых современных молодых поэтов, которые почитают Алексея Парщикова, Пушкин считается не поэтом, а прозаиком, переводчиком в стихотворную форму каких-то общих мест и т.д. В этом смысле традиция отрицания Пушкина не прерывалась. И мне кажется, что в смысле познавательном, эвристическом она просто необходима. Потому что выражение «Пушкин – наше всё» употребляется не в том смысле, в каком говорил Аполлон Григорьев (я всё поражаюсь, что контекста этой цитаты никто не помнит!). Григорьев писал, полемизируя с Дружининым, что Пушкин – это НАШЕ всё. Не всемирное всё, а всего лишь навсего – НАШЕ. И Николай Леонардович об этом говорит. Просто Пушкин долгое время был заместитель всего.
Выходила книга про П. В. Нащокина, человека интересного самого по себе, она называлась «Друг Пушкина Павел Воинович Нащокин». То есть, издать такую книгу в семидесятые годы можно было только с добавлением «друг Пушкина». Во многом исследования русской истории строились вокруг Пушкина. Так, если декабристы – то непременно надо их с Пушкиным связать и т.д. В общем, это была такая духовно-идеологическая реальность, которая вызывала ответную реакцию и желание определить конкретное место Пушкина. Этим занимался Тынянов, который писал: «…как бы высока ни была ценность Пушкина, ее все же незачем считать исключительной» (статья «Мнимый Пушкин»). Тынянов и как исследователь, и как писатель стремился конкретизировать Пушкина, увести от всего того, что связано с 1937 годом.
Так что для Пушкина просто необходима полемическая атмосфера, и книга Николая Леонардовича эту атмосферу создаёт. Я с неослабевающим интересом читал всё то, что связано со стихотворением «Свободы сеятель пустынный» и, в частности, с понятием цинизма. В «Словаре языка Пушкина» это слово – циник, циничный – встречается всё время в нейтральном значении, не как осуждающее. Циником называет Пушкин себя, говорит о цинизме Вольтера и Рабле. Есть у него слово «цинизм» и даже однажды «кинизм» как философское понятие. Так что всё-таки «цинизм» пушкинского времени - это не «цинизм» нашей нынешней эпохи. Если выглянуть в окно и посмотреть, что же определяет сейчас нашу духовную общественную атмосферу, мне кажется, что это всеобъемлющий и беззастенчивый цинизм. И в этом смысле, звучащая из 1823 года и адресованная нашим современникам инвектива «Паситесь мирные народы», в общем, сохраняет какую-то актуальность, и ничего не поделаешь – мирные народы пасутся. И когда всё рассматривается в таком реконструированном контексте напряжённой идеологической атмосферы, всё оживает. Потому что школьный взгляд на Пушкина, как на «певца свободы», уже неприемлем даже на уровне педагогическом. Ну сколько можно начинать с оды «Вольность» и с «Деревни», сколько можно цитировать «Любви, надежды, тихой славы»?! Для Михаила Викторовича Панова (которого как раз издали недавно в «Нестор-Истории»), это послание к Чаадаеву – было синонимом эстетически нейтрального текста, к которому уже убито какое-то живое отношение.
Книга будоражит. Я бы сказал, что Пушкину она нужна. В плане психологическом он, конечно, к любой критике относился весьма нервно. Но для того, чтобы Пушкин жил в сознании современников, мне кажется, что с с ним полезно спорить. Если спорить с ним можно – значит он живой, значит он не фикция. И сегодня на фоне всей этой юбилейщины (которая бывает не только по круглым датам, но и каждый год), намечается интересное интеллектуальное ристалище.
Спасибо!
Владимир Иванович Новиков - доктор филологических наук, литературовед, писатель.
