Испанский доброволец прибивает нагрудный знак дивизии к кресту на могиле своего брата. Самая известная фотография на тему Голубой дивизии Владимир Ковалевский, имеет испанское гражданство, сержант Хефатуры Сан-Себастьяна. 

Пехотный поручик царской армии и сержант в Гражданской войне; был признан чрезмерно старым, но предложен как переводчик. 

Это единственное упоминание автора этих мемуаров у Андрея Елпатьевского в Голубой Дивизии, просто всплывшие в 2016 году записки вышли в печати уже после смерти испаниста. 

Эта вторая из прочитанных мною книга по испанцам в России получила неплохую рекламу не только в военно-исторических кругах, я видел как ее рекламировали просто книжные блоггеры, далекие от тематики ВОВ, но тем не менее мой отзыв на нее первый на LiveLib'е. 

Автор книги весьма загадочен, составители передали своеобразную эстафету исследователям в российских архивах по поиску информации о его жизни на Родине. Родившийся в 1892 году был выпускником Киевского Константиновского военного училища, был поручиком в пулеметной роте на фронтах Первой Мировой, потом служил у Корнилова, прошел Ледяной поход, покинул Крым с Врангелем, потом сбежал из Французского легиона, добрался до Югославии, с началом испанской гражданской войны перебрался к франкистам, воевал на фронте и готовил солдат в тылу. 

После победы фалангистов было осел в рядах местной милиции по допризывной подготовке молодежи, но опять сорвался с места после начала Великой Отечественной. и подал заявку в добровольцы. Брать его сначала не хотели, но переводчики с русского были нужны позарез, хотя испанский военный бардак начал кидать его с места на место. 

Он служил при конюшне, в обозе, воевал на передовой, мотался по заданиям штаба дивизии и переводил для банды мародеров-контрразведчиков. В феврале 1942-го заболел и был эвакуирован в тыл, после чего был окончательно демобилизован в Кёльне. Вернувшись в Испанию на прежнее место дотянул лямку стажа и ушел на гражданскую профессию бухгалтера. 

Судя по контексту, он написал эти мемуары в промежуток между 1949 и 1951 годов, не с целью публикации, а скорее излить душу в психотерапевтических целях. Мы не знаем точной даты его смерти, эту случилось между 1973-м и 1982-м годами, мы не знаем, где он был похоронен, у нас даже нет его фотографии, а только краткий словесный портрет. 

Его соратники передали тетрадь с рукописью для публикации в издательство, но она не состоялась, и записки осели в американском архиве русских белоэмигрантов, оказавшимся в новой России в 1994 году. 

Данная книга состоит из нескольких статей по теме русской эмиграции в Испании, личности автора и судьбы мемуаров на сотню страниц с подробными комментариями реактора книги Олега Бэйды, историка и PhD из Университета Мельбурна, и его испанского коллеги Шосе. М. Нуньеса Сейшаса. 

Если читать мемуары с точки зрения столкновения испанской и немецкой военных традиций, то сами немцы забили на этих южан еще во время подготовки дивизии в Баварии. У испанцев сержанты и старшины был по духу обязанностей на уровне роты ближе по статусу к офицерам в других армиях, между ним и простым солдатом была солидная пропасть, не говоря уж о разнице между настоящим офицером и рядовым. 

Старания немцев низвести сделанных из испанских сержантов немецких фельдфебелей путем отбирания серебряного галуна со звездочкой и низведением до простых унтеров ни к чему не привело, испанские сержанты назло продолжали носить свои звездочки и считать себя почти офицерами. 

Еще в Испании со времен Гражданской развелась куча так называемых "почетных офицеров", то есть выслужившихся из рядовых без военного образования, в итоге по прикидкам автора в полку добрая треть офицеров просто не умела командовать. Впрочем, такого же мнения автор был и о комдиве, говоря, что всю командную работу за него делал куда более грамотный начальник штаба. 

Немцы сначала старательно пытались научить испанцев немецкой тактике, но быстро поняли, что обычный испанец прежде всего любитель пожрать, поспать и поволочиться за юбками. Никакие угрозы и рапорты командованию делу помочь не могли, посему просто на испанцев махнули рукой, предоставив им воевать как вздумается. 

Посему дивизию и загнали на статичный фронт по Волхову, совершенно ничего не решавший в 1941-42 годах. Как не странно, многое немецкое автор ругает, например единый пулемет MG 34 отказывал на морозе, не понравились тяжелые немецкие сапоги и особенно - излишне тяжелая для русских дорог штатная повозка пехотных частей. 

Своих сослуживцев автор особо не жалует. Испанский солдат в его описании вороват, как по отношению к бедным аборигенам, так и сослуживцам не из "своего" подразделения. Его обкрадывают все вышестоящие инстанции, а крайним, конечно же оказывается местное населения, так как оккупанты кормятся с земли, обычно местной картошкой. 

В качестве примера тесной армейской дружбы служит русская хата, которую у отдела контрразведки отжал... начальник полкового оркестра просто выкинув чужые пожитки. В целом взаимоотношения внутри испанского офицерства были совершенно непостижимой смесью монархистских и фалангистских группировок со своим фаворитизмом и клановостью, которая позволяла не подчиняться старшим, если за тобой стоял могущественный покровитель либо в штабе, либо оставшийся в Испании. 

Еще отсюда тучные стада прихлебателей на тыловых должностях к которым приезжали ради строчки в карьерном списке, медалей и орденов туристы из Мадрида в противовес считанным неудачникам в передовых линиях. 

Читаешь и думаешь, что это формирование не было разбито еще первой военной зимой только потому, что для советского командования это тоже был третьестепенный участок фронта, в отличии от перманентной мясорубки под Ленинградом, какого-либо сильного удара тыловые по духу испанцы, легко впадающие в панику, не выдержали бы. 

Вместе с тем, испанцам была чужда идея коллективной ответственности, например жителей деревни, около которой партизаны убили заблудших мародеров, и случаи подобные массовой экзекуции подвернувшихся, к которой не преминули бы прибегнуть немцы или там венгры, ни автором, ни другими исследователями не отмечается. 

Хотя легко могли убить сопротивлявшихся при грабеже, или просто повздоривших с ними, на примере новгородского бургомистра, застреленного молоденьким испанским солдатом. 

Автор, конечно, совершенно застрял еще в Российской империи, не только употребляя термины вроде "курсисток" или "юнкеров" по отношению к советским студенткам или курсантам, но и воспринимая уже польские или прибалтийские земли как исконно "свои". Бедная новгородская земля в которой автора, как переводчика больше всего использовали для выбивания из крестьян продуктов давит на Ковалевского осознанием своей инаковости. 

Классический "свой среди чужих, чужой среди своих" он поначалу ищет привычные для него мелочи царских времен и видит только их исчезающие признаки не способные подпитать его ностальгию. Ощущая себя носителями русской идеи, закаленной в лагерях Галлиполи и скитаниях, причем носителями идеи истинной, белые эмигранты видели, как старая русская земля в целом восприняла советскую власть и процесс этот скорее необратим. 

Их монополия на истинную русскую душу уже ничего не значит двадцать лет спустя, превращая их в обычных коллаборационистов на службе у оккупантов. Возможно поэтому автор и вернулся окончательно разочарованным в Испанию пробыв в России с августа по февраль. 

Эти небольшие, на сотню страниц мемуары стали самыми подробными из всех считанных воспоминаний русских франкистов служивших в Голубой дивизии.

Источник