Сегодня, 17 мая, свое 65-летие отмечает Николай
Гуданец - известный латвийский поэт и писатель и сам является живой историей русской литературы Латвии. 

Многое в его жизни неординарно: и плов, который он сделает сегодня друзьям не из риса, а из гречки, и отношение к классикам жанра, и его новая книга «Певец свободы или гипноз репутации». Обо всем этом - в эксклюзивном интервью для Rus.LSM.lv.

— Николай, можно задать вопрос, как здоровье?
— На одну драку сил еще хватит!

— Отлично. Тогда скажите, вы где родились и в какой семье?
— Родился здесь, в Риге. Мой отец был военным инженером (радиотехник), мама - домохозяйка. Я удивляюсь, что дожил до таких относительно преклонных лет. Не ожидал, честно говоря. Вероятно, это потому, что я не исполнил до конца то, к чему предназначен, и провидение меня не отпускает в иной мир. Ведь это надо заслужить. Думаю, потому, что я еще не дописал вторую книгу о Пушкине. А первая в рукописи готова, и вот пятая часть первой книги – «Певец свободы или гипноз репутации» издана в Москве. Моя книга - это два миллиона знаков текста, я собирал для нее материалы тридцать лет, писал шесть лет, потом одиннадцать лет она пролежала в столе, я искал издателя, и вот наконец в прошлом году Сергей Эрлих (поклон ему низкий) рискнул выпустить часть в виде отдельной книги в издательстве «Нестор-история». 

Вторую часть надо писать, потому что за меня ее никто не напишет. Эта книга, как я понимаю, нужна русской культуре еще и потому, что очень многое объясняет в русской ментальности.

— О Пушкине, о «нашем все», столь многое написано! Ваша книга чем отличается?
— Это книга еретическая. Книга, в которой я постарался трезво и непредвзято оценить достоинства Пушкина, которые уникальны, хотя их не так уж много. И постарался разобрать миф о Пушкине. Дело в том, что этот миф, его фундамент был заложен по непосредственному указанию Сталина в приснопамятном 1937 году, в связи со столетием со дня гибели поэта. И член ЦК Валерий Кирпотин написал книжку «Наследие Пушкина и коммунизм»...

— Гениальное название!
— Согласен. И издали ее миллионным тиражом. В той книге заложены главные постулаты пушкинского мифа. И эту сталинскую жвачку до сих пор жуют литературоведы, включая современных и зарубежных, которым вроде бы никому не надо кланяться. И это начиная с Юрия Лотмана, который в студенческие годы явно штудировал книгу Кирпотина, поэтому перепевает ее без ссылки на первоисточник. Лотман ничего нового не сказал, его очерк о Пушкине не свободен от путаницы... Что до опор сталинистского мифа, то они насквозь лживы. Например, то, что Пушкин был «пожизненным декабристом», как выразился Гуковский. На самом деле он был ренегатом, как припечатал его Герцен. Обсуждение и осуждение предательства идей декабристов прекратилось именно в 1937 году, а до того даже в школьных учебниках об этом писали. А еще в 1937 году Пушкин был объявлен основоположником русского языка и литературы.

— Да, уже классическое «мы говорим на языке Пушкина».
— Ничего подобного. Мы говорим на языке Карамзина, который был главным реформатором русского языка, а еще Крылов, Дмитриев, Батюшков... Пушкин же на самом деле русским языком владел плохо. Он писал с чудовищными орфографическими ошибками. Его письма в академическом собрании сочинений отредактированы, а вот трехтомник писем под редакцией Модзалевского - там всё буква в букву, чудовищная орфография и синтаксис. У Пушкина было плохое чутье языка. Он, к примеру, часто употреблял прилагательное «младая» - это южно-славянский извод, а русскому языку свойственно полногласие. И он сам в одной из статей признавал, что «младая» - неправильно, но ничего с собой поделать не может. По свидетельству Набокова в примечаниях к его английскому переводу «Евгения Онегина», главный поэтический текст Пушкина пестрит «галлицизмами», то есть калькой с французского. Например, «модная жена» - совершенно не русское выражение, оно скопировано с французского, которым поэт владел лучше, чем русским. Письмо Чаадаеву в ответ на «Философическое письмо» написано по-французски, потому что именно на этом языке Пушкин предпочитал излагать важные мысли. При этом французский (опять же по свидетельству Набокова) у него был архаичный, XVIII века. Его он почерпнул из отцовской библиотеки, от классиков предыдущего века.

— Итак, спрошу прямо: а вы Пушкина вообще любите?
— Я к нему равнодушен. На студенческой скамье начал разбираться, почему я равнодушен к Пушкину. Неужто я какой-то выродок или у меня чего-то в мозгах не хватает? Оказалось, что да, в мозгах у меня не хватало, например, сведений о том, что Гюстав Флобер однажды заинтересовался: что за гений такой, русский Пушкин? И попросил Ивана Тургенева сделать ему подстрочники по-французски. Прочитав их, Флобер сказал: «Он пресен, ваш поэт!».

— Ну, подстрочники - это вообще особое дело, по ним нельзя судить о поэзии...
— Фокус в том, что стихи Пушкина необыкновенно мелодичны. И эта мелодичность является главным достоинством его поэзии. Борис Эйхенбаум писал, что именно эвфония, мелодика принципиально отличает стихотворное произведение от прозаического. Пушкин сделал ставку на мелодику стиха, в черновиках видно, как он ее старательно шлифовал, в иной раз в ущерб смыслу или в ущерб морфологии русского языка. И поразительным образом выиграл, то есть оказался поэтом номер один благодаря этому сладкозвучию. Но в интеллектуальном отношении его поэзия, увы, ничего особенного не представляет, хотя Мережковский и Гершензон утверждали, что Пушкин невероятно мудр. На самом деле западные слависты вынуждены объяснять своим студентам, почему Пушкин литератор номер один в России. Потому что есть все же мировая величина Достоевский, хотя бы Лев Толстой... В России есть великие поэты - тот же Тютчев (гениальный поэт), тот же Лермонтов (гениальный поэт и основоположник психологической русской прозы), Баратынский (современник Пушкина, изумительный философский и метафизический поэт). Всех их оттенило и заслонило «солнце русской поэзии».

— Книга наверняка заинтересует нашего читателя, где ее можно приобрести?
— У нас нигде. Можно в Москве и Санкт-Петербурге. Пока что одна известная сеть книжных рижских магазинов отказалась закупить эту книгу, ведь она «еретическая». Но эта книга имеет право на жизнь и, повторюсь, на мой взгляд, она необходима русской культуре. Это должен был написать русский исследователь. Уже многие слависты выражают сомнения: уж не дурачат ли нас этим великим Пушкиным? И в этом надо было разобраться - в чем Пушкин был замечателен и уникален, и почему он снискал такую любовь.

— Господь с Пушкиным, давайте о вас, юбиляре... Сколько на вашем счету книг?
— У меня вышло пять поэтических книг. А также – пять книг с фантастическими романами и рассказами, у всех были переиздания. Мое самое главное на сегодня занятие - это именно продолжить работу над книгами... о Пушкине. Потому что еще очень многими наблюдениями хочу поделиться с читателями.


— Почему вас увлекла фантастика?
— В юности я писал сюрреалистические рассказы - в стол, будучи уверенным, что их невозможно опубликовать. Мне тогда, году эдак в восьмидесятом, в редакции журнала «Даугава»; сказали, что вот если бы вы были Имантом Зиедонисом с его «Эпифаниями» - мы бы это с удовольствием опубликовали... Но потом замечательный редактор Виолетта Семенова (царствие ей небесное!) опубликовала коллективный сборник фантастики «Платиновый обруч», в 1981-м. Это была моя первая публикация фантастики. А за год до этого у меня вышла первая книжка стихов «Автобиография». Благодаря Семеновой выяснилось, что я, оказывается, пишу фантастику. Это как господин Журден у Мольера, который вдруг узнал, что говорит прозой. И я начал писать фантастику, фантастические рассказы. На мой взгляд, получалось неплохо. Во всяком случае, благодаря этим рассказам, у меня уже в восьмидесятых годах была репутация известного фантаста. Эти рассказы читали по всему Советскому Союзу, и они читателям очень нравились. А потом пришел черед фантастических романов. А вот мой прозаический роман издательство «Лиесма» поставило в план, но в 1984-м, когда у меня начались неприятности с КГБ и я попал в черные списки, роман выбросили из планов и он так и не издан до сих пор. Вышел только в конце восьмидесятых в одном из московских журналов...

Но первый крупный фантастический роман я стал писать в 1994 году. Я тогда на Румбуле сторожил бандитский автосервис за 30 латов в месяц, другой работы у меня не было, меня в Латвии «лишили огня и воды», ославили сумасшедшим. Так что просто сутками сидел в сторожке и писал роман «Нарушитель» в тетрадке. И потом был следующий роман, которому дал название «Планета, на которой убивают» - и пошло-поехало. За толстую книгу тогда российские издательства платили три тысячи долларов, на это можно было прожить год и написать следующую книгу. Хотя для меня нормальный темп - книга за два года, чтобы она хорошо была обдумана, чтобы она затем отлежалась. Книга в год - это потогонный режим, который трудно выдержать и при котором качество не гарантировано.


— Вы были в восьмидесятых председателем русской студии Союза писателей Латвии и можно сказать, что через вас тогда прошло очень много литераторов, ставших потом известными...
— Я стал председателем студии в 1981-м, передо мной ею, основанной в 1974 году, руководил Владлен Дозорцев, ставший потом главным редактором «Даугавы». В 1990-м году меня пригласили работать литературным консультантом в Союзе писателей, и я с радостью согласился. Я старался привечать молодых талантливых авторов, старался вести обсуждения в рамках корректности и обмена опытом. Потому что иногда участники поэтических семинаров доходили чуть ли не до кошмарного... «У поэтов есть такой обычай, в круг сойдясь, оплевывать друг друга», - как писал поэт Дмитрий Кедрин. Так вот, я думаю, эта моя работа - то, что мне зачтется на Страшном суде.

— И ведь в Риге действительно много замечательных имен русских литераторов?
— Начать с того, что Рига - город достаточно уникальный. До первой мировой войны она была третьим промышленным центром Российской империи после Москвы и Санкт-Петербурга. А на сегодня она является третьей русской литературной столицей после Москвы и Санкт-Петербурга. И в Риге есть своя поэтическая школа, это я знал давно, а печатно высказался об этом поэт, переводчик и критик Дмитрий Цесельчук, который в Риге бывал не раз. И могу вам назвать имена прежде всего поэтов.
Из старшего поколения - это замечательный, великолепный поэт-мистик Леонид Черевичник, из этого же поколения следует упомянуть Владлена Дозорцева и Владимира Френкеля (ныне в Израиле). Если же говорить о следующем поколении, то это мои ровесники, к сожалению, уже покойные Олег Золотов и Алексей Ивлев, ныне здравствующий замечательный поэт и отличный человек Юрий Касянич, Евгения Ошуркова и Гея Иоффе (переехала в Германию). И следующее поколение - это Милена Макарова, Александр Никласс, Инара Озерская, Сергей Пичугин, Марина Нижевясова, Елена Копытова, Семен Ханин. Вот вам навскидку имена, которыми Рига может гордиться.
При том, что все эти поэты очень разные, но у всех них есть некоторая неуловимая интегральная черта, интуитивно воспринимаемая, которая дает основание причислить их к рижской школе поэзии, которая стоит особняком от московской и питерской школ. Но к сожалению, русская литература имеет бутылочное горлышко в виде Москвы, через которую русская литература просачивается в мир, к читателям. Я знаю поэта из Мурманска Нодара Минадзе, покойного Юрия Кашука из Владивостока, которые никому неинтересны и неизвестны, хотя это действительно прекрасные поэты.


— Давайте об Андрее Левкине, который тоже был у вас в студии. Он считается крупнейшим русским литератором из Латвии. Это так?
— Соглашусь, но с оговоркой. Дело в том, что Андрей начинал фантастически талантливыми рассказами, совершенно потрясающими. Его сборник "Старинная арифметика" был издан на ура издательством «Лиесма». Кстати, мы с Людой Азаровой (известный поэт, супруга Ояра Вациетиса - прим. редакции) приложили старания, чтобы Андрея по выходе первой книги приняли в порядке исключения в Союз писателей, потому что тогда принимали только после двух книг. И вот его приняли... Да причем тут я? Талант совершенно замечательный. Он пришел ко мне, как к председателю литературной студии, принес рукописи рассказов, я был совершенно потрясен, побежал по всем знакомым показывать эту рукопись, Его приняли тут же в литературную студию.
Но я боюсь, так сказать, о ныне живущем писателе: Левкин не оправдал надежд, которые на него возлагали. Дело в том, что Андрей, насколько я вижу, увлекся задачей выделить некую химически чистую беспримесную прозу, некий эликсир прозы, в которой нет фабулы, нет этической составляющей, вообще никакой человеческой составляющей. То есть проза, которая будет держаться только на мастерстве, только на слоге, только на интонации. Но, как мне кажется, на этом пути он потерпел блистательную неудачу. То есть, он редуцировал все, чем проза привлекательна для читателя, всю эмпатию прозы, оставив только чистое мастерство. И это оказалось интересным экспериментом, но никакой ценности для читателя, увы, это не несет.
Замечу в скобках: в русской литературе, что удивительно, замечательные стилисты не в почете, они во втором эшелоне - например, такие изумительные писатели, как Николай Лесков, как Александр Грин (непревзойденный совершенно стилист, он лучше, чем Бунин даже!). Бунин и Набоков великолепные стилисты, но и они как бы во втором эшелоне. А в первом эшелоне - классики Достоевский и Лев Толстой, у которых совершенно кошмарный стиль. Достоевский достаточно коряв, но его проза на диво мощная.


— Кстати, ведь вам предлагали в конце восьмидесятых должность главного редактора русской версии журнала Avots («Родник»), но именно вы посоветовали Левкина...
— Да. Одновременно мне предложили на выбор быть редактором отдела прозы журнала «Даугава» и редактором русского «Родника». А также - литературным консультантом Союза писателей, куда я пришел еще четырнадцати лет отроду к Владимиру Михайлову с толстой пачкой стихов. Он был, среди прочего и главным редактором газеты «Литература ун максла» (блестяще владел латышским) потом, в семидесятых, стал литературным консультантом. Поэтому я выбрал стезю литконсультанта.


— Неординарное решение, на мой взгляд...
— Потому что у меня было чувство ответственности. В Риге было много замечательных поэтов и писателей, которые заботились о начинающих. Например, покойный Вольдемар Бааль, уже упомянутый мною Черевичник... И я был в неоплатном долгу перед этими людьми и этот долг я выплачивал за столом литконсультанта молодым авторам.


— Кстати, вам наверняка говорили, что вы чисто внешне похожи на Достоевского, и на Толстого, и на Солженицына...
— Нет, это они все похожи на меня (смеется). Я к этому отношусь с юмором, поскольку портретное сходство ничего не значит и в литературе у меня другие авторитеты и другие учителя —Николай Заболоцкий в стихах, Юрий Олеша и Владимир Набоков в прозе.


— Как отпразднуете юбилей?
— В кругу близких друзей. Будет мое коронное блюдо - узбекский плов. Сам готовлю уже многие годы. Правда, теперь вынужден заменить рис гречкой по диетическим соображениям. Все равно получается замечательное кушанье - друзья пробовали, хвалили. Я рад, что чувствую себя не по паспорту. С отрочества и по сей день я ощущаю себя тридцатилетним. И пока есть силы и желание, надо продолжать делать то, к чему призван.

Источник