Вот, наконец-то и вышла моя монография, посвященная Борису Савинкову! 

У нее был долгий и непростой путь.
Так получилось, что она выходит в свет вслед за сборником документов об эсеровской эмиграции, хотя работа над ней началась на много-много лет раньше... Строго говоря, Савинков меня интересовал ещё со студенческой скамьи в доперестроечные времена и был единственным человеком-загадкой в ПСР, который заинтриговал меня своей мозаичностью, парадоксальностью и противоречивостью.

Не скажу, что сумел разобраться за все эти десятилетия во всех его загадках и не все документы увидел и использовал (хотя книга и так разрослась до 52 а.л.), но полагаю, что многое все же сумел понять и надеюсь, что смог и донести это до читателя...
На часть поставленных мной вопросов удалось найти более или менее полный ответ. На другую — ответить только частично. На третью — собрать часть материала, необходимого для будущего продолжения исследования Савинкова. Впрочем, в ходе него наверняка возникнут и новые вопросы и будет уточнена или пересмотрена часть ответов на прежние. Ведь, подготовив рукопись значительно позже и в два раза объемнее, чем рассчитывал первоначально, я осознаю, как много еще предстоит ввести в научный оборот документов из российских и зарубежных архивохранилищ и свидетельств, а также сколько еще тем и сюжетов — доисследовать и раскрыть.

Увы, мне не пришлось поработать с материалами из фондов ЦА ФСБ, хотя я и не теряю надежду, что еще при нашей жизни и фонды, относящиеся к Б. Савинкову, и многие другие фонды этого архива станут доступны для историков.
Впрочем, сразу оговорюсь, что разочарование ожидает тех, кто представляет себе «научную биографию» как что-то по целям и виду сходное с энциклопедической статьей, но в десятки раз больше… На мой взгляд, фактологическое жизнеописание пусть и весьма важная цель научной биографии, но она не исчерпывается только решением этой задачи и не сводится, как это нередко представляют, к ответу на вопросы — где и когда родился, крестился, женился, трудился, преставился… 

Да, я пытался в максимально возможной для себя степени отвечать и на эти «фактологические» вопросы, необходимые для биографического исследования, но вовсе не претендую на полноту ответов. Безусловно, еще много сюжетов и деталей предстоит «прорисовать» в целых периодах его жизни и деятельности, в том числе и в польском, который мы с А.Ю. Морозовой сейчас исследуем.

Но все же главным для меня в данном исследовании было понять феномен Б.В. Савинкова, причины его «мозаичности» и крайней противоречивости, его психологию, его метания, его морально-этические поиски, своеобразие его эволюции.
Безусловно, много осталось еще непознанного и неосмысленного в противоречивой фигуре Б.В. Савинкова. Не найдя всех ответов на интересующие меня вопросы и использовав далеко не все мемуары и архивные документы (часть из них еще предстоит вычленить), я отдаю себе отчет в том, что эта книга — лишь этап моих исследований Б.В. Савинкова, и надеюсь, что еще будет возможность вернуться к ним. Но полагаю, что и эта представляемая читателю книга вызовет у него интерес и поможет многое понять в личности Б.В. Савинкова.

Обращаясь к читателю, отмечу, что нелегко приходится не только исследователю, желающему понять такую сложную фигуру, как Борис Савинков, но и читателю, который (как, собственно, и историк) находится во власти самых разных мифов и стереотипов о Савинкове, созданных самыми разными людьми самых разных политических взглядов и по разным причинам — от недоброжелателей и завистников, верхоглядов, увидевших только одну из ярких его черт (или масок), до его конкурентов и врагов…

Читателю придется буквально продираться сквозь закосневшие и доминирующие в общественном сознании (и литературе) взгляды и мифы о Савинкове, чтобы суметь разглядеть контуры настоящего Савинкова, которого он сам порой тщательно скрывал от посторонних, надевая бесконечные и многообразные маски на и без того двуликую свою натуру… 

На собственном опыте скажу, что порой за укорененными взглядами на Савинкова и ставшими уже общепринятыми стереотипами, рисующими его как «артиста авантюры», «революционного кавалергарда», «искателя приключений» и острых ощущений, «спортсмена революции», было весьма непросто разглядеть очень искреннего и запутавшегося человека, поневоле ставшего «Гамлетом революции» и мучительно страдавшего от упреков в своей неискренности и неправдивости своих героев, ищущего и не находящего истины, человека, страдающего от своих сомнений, которые разъедали его, как кислота… Впрочем, это можно отнести не только к фигуре Савинкова, ведь многие из трагедий нашей истории ХХ в. буквально погребены/спрятаны под целыми пластами заблуждений, мифов, пропаганды и лжи не только современников событий и не только историков, но и современных нам политиков, СМИ, пропаганды, обывателей…

****

Сердечно благодарю издателя С.Э. Эрлиха (и его коллег из "Нестор-история) за то, что несмотря потрясения последних месяцев книга все же увидела свет. 

Выражаю особую благодарность коллегам, выступившим в качестве рецензентов данной книги: д. и. н. Б.И. Колоницкому — за важные суждения и советы, позволившие мне более точно сформулировать ряд выводов и оценок позиции Б. Савинкова в событиях 1917 г., и к. и. н. Г.С. Кану, давшему ряд ценных библиографических указаний. Хочу поблагодарить также
и других рецензентов книги — Д.И. Зубарева, PhD Л.Г. Прайсмана и к. и. н. М.В. Соколова. Благодарю коллег-мемориальцев из проекта «Это прямо здесь» за важный материал о Калитниковском кладбище, где тайно хоронили расстрелянных на Лубянке в 1919–1926 гг., а также Д.И. Зубарева за подсказку и А. Поливанову («Мемориал») за консультацию об этом кладбище. Благодарю исследователя анархизма А.В. Дубовика (Днепр) за указание на мемуарный очерк анархистки Иды Зильберблат. Также хочу поблагодарить Корнелию Ичин, профессора кафедры славистики филологического факультета Белградского университета, приславшую мне посмертную монографию своего коллеги Бобана Чурича «Романы Бориса Савинкова (В. Ропшина)». Мои благодарности за помощь в архивных поисках к. и. н. А.А. Голосеевой, Л.Г. Аронову. Я хочу поблагодарить Э. Каплан (Е.В. Мякотину), А.Б. Рогинского, А. и В. Береловичей, А. Горюнова, помогавших мне в ходе стажировки в Доме наук о человеке (Maison des sciences de l’homme) в Париже летом 2006 г., благодаря которой в этой книге использован ряд документов и фотографий из Bibliotheque Documentaire Internationale Contemporaine (Nanterre, France). Я также очень благодарен своему другу Serge Savinkov, предоставившему разрешение на использование фотографий из его семейного архива. Мои благодарности коллегам из Центра социально-политической истории ГПИБ РФ к. и. н. Е.Н. Струковой и к. и. н. И.Ю. Новиченко, а также д. и. н. А.Ю. Суслову за помощь в библиографических изысканиях. Благодарю д. и. н. В.Б. Аксенова за репродукции карикатур 1917 г., а также Я.З. Рачинского за фотографию политкаторжанок из его личного архива. Моя благодарность — Т.М. Осиповой за фотографию из семейного архива Беневских, Л.А. Ситникову за кадры из кинохроники о процессе эсеров 1922 г., Т.А. Семеновой (Рихтер) за фотографию из семейного архива. Благодарю зарубежных мемориальцев А. Блюма, Н. Верта, Ф. Девьера, Ш. Черноушека и Д. Коленовску за поддержку
и помощь на этапе завершения книги.
Большая благодарность А.Ю. Морозовой, не только десятилетиями терпевшей незримое присутствие в нашей жизни столь не любимого ею Б.В. Савинкова, но и очень много сделавшей для создания этой книги… Ей она и посвящена...

****

Вот фрагменты из нескольких последних страниц завершающего раздела книги - «Гамлет революции» и/или «Надломленная скрипка Страдивариуса»? (Вместо заключения)" (ссылки и страницы я убрал, чтобы не утяжелять текст):

"Нельзя не увидеть, как слова /Бердяева/ о «борьбе за эмансипацию духа» совпадают с подобными же словами Б. Савинкова к В. Фигнер в июле 1907 г. о его еретичестве и зашоренности революционной интеллигенции, питающейся традициями прошлого: «Я скажу Вам правду: если я смею, что во мне есть что либо в малейшей степени стоящее внимания, то это именно мои “ереси”. Все мои товарищи за самыми редкими исключениями только “прощают” мне их за то, чего я не знаю. Быть может, простите и Вы. И именно в этом прощении несказанная боль. Боль, ибо повторяю — в моих “ересях” я вижу попытку, быть может слабую — все равно — революции духа, борьбы с той стороной человеческого “я”, которая — я замечал — во всех даже самых свободных людях несвободна и глубоко консервативна. Я говорю именно о духе, — о старой морали, старых традициях, я бы смел сказать — старой рутине. Этой старой моралью, этим духом позитивизма и рационализма питается все наше поколение. Я им питаться не могу и не хочу. В этом мое отличие от тех, с которыми я связан и буду связан всей моей жизнью, моей ненавистью и моей любовью. Одни смеются надо мной, другие бранят меня, третьи прощают мне. Все равно — я не могу жить теми мыслями, как и они. Мне больно. Вера Николаевна, мне очень больно... Я только хочу выяснить мою позицию. Я еретик? Пусть. Я еретиком и останусь». 

Это совпадение больше, чем совпадение. Оно означает, что мы должны видеть общее и вполне закономерное и обоснованное в интеллектуальном и этическом бунте Бердяева и Савинкова против «тоталитаризма русской революционной интеллигенции» (в терминах Бердяева). Более того, по последней фразе Бердяева мы видим, что эта борьба, в ходе которой он сознательно эпатировал своих оппонентов — неизбежно вредила самому Бердяеву. 

Но абсолютно также неизбежно она вредила и Савинкову как писателю (и как члену революционной партии), толкая его на перехлесты и эпатаж своих товарищей (часть которых вызывала у него сильное раздражение своим цеплянием за позитивизм и «старую мораль» и «старую рутину»). Естественно, ответное раздражение у них вызывал и Савинков, ибо они чувствовали себя «атакуемыми» его «претензиями» и поисками. Уместно вспомнить фразу из письма И.И. Фондаминского Б.В. Савинкову о том, что хотя он и опять чувствует себя «гонимым», но «нападение» совершил на них он сам! 

Совпадают также страдания Бердяева и Савинкова, вызванные тем, что они стремятся к красоте, а в жизни преобладает уродство. Очень созвучны приводимая ниже цитата Бердяева и цитировавшийся выше ответ отца Савинкова на подобные же переживания Бориса: «В конце ссылки и сейчас после ссылки у меня наступил сравнительно плохой период, период понижения, а не повышения. Я очень мало написал за это время, несмотря на то, что я вообще пишу легко и принадлежу к продуктивным писателям. Критика во мне в этот период преобладала над положительным творчеством. 

Я был устремлен к поэзии жизни и красоте, но в жизни преобладала проза и уродство. Какой-то демон растаптывал во мне красоту, которую я так любил. Я чувствовал все возрастающий разрыв с тем кругом, с которым был связан, и никакого нового я еще не приобрел» . Они удивительно совпадают и наличием «внутреннего демона» у Бердяева и «беса извращенности» у Савинкова, о котором он писал жене. Очень важно, что Бердяев и Савинков оба оказались неспособны в силу своей сложности, мозаичности, индивидуалистичности и своих поисков избежать травли в своих партиях.

...Выявляя общее и в самом конфликте Бердяева и Савинкова с революционной средой, и с ее негативной реакцией (преимущественно) на него, нужно видеть неслучайность и этого «еретического бунта» таких ярких интеллигентов-индивидуалистов, как Бердяев и Савинков (кстати, оба, по всей видимости, вовсе не случайно увлекались ницшеанством). И уж точно нельзя все сводить к декадентскому или «кавалергардскому» поведению скучающего Савинкова как «спортсмена революции». 

И Бердяев, и Савинков оказались слишком противоречивыми, индивидуалистичными и слишком самобытными и крупными, чтобы уместиться в тесных рамках партий — будь то партии с.-д., с.-р. или к.-д. Последняя упомянута вовсе не случайно. Было бы неверно отнести все вышесказанное лишь к революционной интеллигенции. По всей видимости, это касалось более значительных слоев российской интеллигенции (да и сейчас мы видим у нее подобные пороки). Н. Бердяев ведь не прижился не только в с.-д. среде, но и с кадетами не нашел общего языка: «Насмешливо-терпимое отношение либералов связано было с тем, что они скептики и считают духовные искания чепухой, хотя и безвредной. Желая принять какое-либо участие в освободительном движении, я примкнул к “Союзу освобождения”. Там я впервые встретился с либеральными земскими кругами.

Многие из этих людей впоследствии играли роль в качестве оппозиции в Государственной думе и вошли в состав Временного правительства 1917 года. Среди них были очень достойные люди, но среда эта была мне чужда. …В кадетскую партию я не вошел, считая ее партией “буржуазной”. Я продолжал считать себя социалистом» . Вот, на мой взгляд, самые главные слова Бердяева о самом себе как русском интеллигенте, как человеке весьма противоречивом, терпимом и нетерпимом одновременно, которые в немалой степени можно и нужно отнести и к пониманию Савинкова. Эти два русских интеллигента, формировавшиеся в одно время, стали, если пользоваться образом Л.Э. Шишко, детьми одних радостей и одних страданий, одних противоречий, которые и породили внутри них самих немало схожего!

...Возвращаясь же к словам Философова, процитированным Городницким, отметим, что они справедливы по отношению к 1898–1914 гг., но не отражают тот серьезнейший крен Савинкова к государственничеству, который происходит в годы Первой мировой войны, революции 1917 г. и Гражданской войны и меняет его цели и задачи и заканчивается признанием большевистской власти, отрицающей свободу и демократию (на деле и «народный выбор»). 

Представляется, что Савинков окончательно запутался, и получился трагический парадокс: внутренне свободный человек, много лет своей жизни боровшийся за свободу, разочаровывается в ее ценности и в каком-то ослеплении признает политические ценности, прямо противоположные ей.

Как же Б. Савинков превратил свою жизнь в парадоксальную трагедию и как попал в этот капкан? Мог ли он его избежать? Ответ видится достаточно печальным. Савинкову с его складом характера, воспитания, рефлексии, сложности, изломанности, пожалуй, не стоило вставать на путь общественно-политической деятельности. Можно уверенно сказать, что Савинкову с его мозаичностью, склонностью к самокопанию, моральному отрицанию того, что сам сделал (и в то же время продолжает делать), стремлением докопаться до самых глубин человека и его сущности — не стоило становиться революционером, стремиться к политической и государственной деятельности. 

И здесь вспомним, что уже говорилось в главе о его морально-этических поисках, что искренность Б. Савинкова — это врожденная искренность художника, стремящегося отразить на своем полотне все взаимоисключающие противоречия того, что он видит, и глубочайшая трагедия Б. Савинкова — что он вынужденно стал политиком, не обладая необходимейшими качествами тех, кого современные политологи называют «политическими животными» с их инстинктом власти (который для многих из них и заменяет мораль и служит компасом) и лживости.

Для последних определяющим является прагматизм и умение быть гибким. Савинков же с его рефлексией и публичными сомнениями художника все время «стрелял себе в ногу». Причем нельзя сказать, как это часто подразумевается этой идиомой, что он это делал непродуманно, случайно. Он прекрасно понимал, и это видно из его писем, что его очередной литературный опус приведет к скандалам и удару по его репутации. 

И если, когда он писал «Коня бледного» и «То, чего не было», пострадала только его репутация революционера и члена ПСР, то издав «Коня вороного», он как видный деятель антибольшевистского сопротивления, претендующий на роль политика и государственного деятеля, зовущего на путь «Третьей России», признал в августе 1924 г. на суде Советскую власть и фактически совершил идейное, политическое и репутационное самоубийство. Причем это самоубийство, как и его уже реальное самоубийство в мае 1925 г., даже нельзя назвать харакири, так как честь свою он не спас (или спас только до некоторой степени). Впрочем, много справедливого и в выше цитированных словах публициста Пильского (П. Хрущова). 

Представляется, что путь Б. Савинкова — это путь художника, писателя, к которому он всегда чувствовал призвание, который всегда влек его к себе, к которому его тянуло, без которого он страдал. 

Впрочем, нельзя не заметить, что его рефлексия, изломанность и здесь толкнула его на стезю поисков, а характер — на эпатаж и провокативность. К. Вендзягольский справедливо писал о нем:

«Савинков, как мне кажется, принадлежал к той немногочисленной категории людей, которых природа одарила большой самоуверенностью и познанием тайн бытия. В нем мог быть и Достоевский, и Ницше, Пшибышевский, и Сведенборг, и Макс Штирнер, автор книги “Единственный и его собственность”. По убеждениям одних, он был тяжелым преступником, в глазах других он был герой, однако в своем прошлом он никогда не был тем слепым и тупым фанатиком, который не испытывал бы сомнений, если не совести и разума, то художественного чутья, что и выражалось в его литературных исканиях». 

Как представляется, немногие увидели и поняли трагедию Б.В. Савинкова… Для абсолютного большинства его современников, привыкших держаться однажды усвоенных взглядов и подходов, и морально-этические и идейные поиски Савинкова в предвоенные годы, и его идеи и поведение после Февраля 1917 г. казались странными, изменой революции и партии, к которой он принадлежал. И объясняли все эти зигзаги — безыдейностью и авантюризмом Савинкова. В их картине мира других объяснений не было.

...Все же представляется, что Савинков значительно более противоречив как своего рода фигура переходной эпохи. Как уже отмечалось, Борис Савинков отразил в своей натуре некоторые черты, достаточно типичные для части российской интеллигенции рубежа веков — стремление к свободе, крайний индивидуализм до ницшеанства, но спрятанные под флером слов о демократии и социализме, сущность которых не был понята. Гигантская проблема для части интеллигенции того времени, которая хотела серьезных изменений в обществе, заключалась в том, что многие из них несли слишком сильный отпечаток старого, который сильно мешал их адекватному восприятию и поведению в момент трансформации общества. Часть из этого феномена была отмечена цитировавшимся выше П.Б. Струве, называвшим их «старорежимными людьми». 

Но Струве говорил преимущественно о взглядах и оценках, а мне кажется, что тут уместно смотреть на это явление максимально широко. И эта неадекватность рождающемуся новому из-за старого взгляда и менталитета была проблемой отнюдь не только Савинкова. Более того, эта проблема до сих пор крайне остро стоит и перед нами. 

Поэтому до сих пор и актуален Савинков, трагически запутавшийся как, с одной стороны, человек, хотевший свободы и борьбы за индивидуальность, как писатель, остро чувствующий и ищущий правды и не желающий ее скрывать от читателя, а с другой — не понявший ни демократии, ни той максимы, что именно «народ — источник власти», склонный к воспеванию «дела», а не партийного/парламентского «бормотания» и более расположенный к «вождизму» как системе мирощущения и политического устройства (вполне традиционной и распространенной, но оказавшейся чрезвычайно живучей и поныне). 

Савинков, не понявший потенциала партий и демократии, не понявший суть и не почувствовавший души революции, презрительно относящийся к партиям, парламентаризму и к своим товарищам по партии, в 1917 г., будучи одним из активных участников сговора планируемого «триумвирата» (Керенский, Корнилов, Савинков), проявил политическую недальновидность, простительную генералам, но явно непростительную видному деятелю массовой социалистической партии. Хотя, конечно, справедливости ради следует сказать, что весь опыт его деятельности в ПСР в 1903–1911 гг. это вовсе не опыт политика, даже не опыт пропагандиста или агитатора, работающего с массами, и даже не партийного функционера… 

Весь его опыт — это опыт члена и руководителя Боевой организации, чья специальность — подготовка террористических покушений при минимуме общения и контактов со структурами и функционерами даже родной партии. То, чем он всю жизнь гордился, — что он человек конкретного дела, а не партийного и теоретического «бормотания» — обернулось в 1917 г. против него. Тогда, когда были нужны политики и мощное политическое чутье, он оказался с абсолютно ненужным опытом организатора террористической борьбы и чрезмерной верой в свое предназначение сыграть первые роли в жизни России. 

Пожалуй, впору констатировать, что российский опыт ясно показал, что из людей такого специфического рода деятельности и соответствующей психологии, как террористы, военные и спецслужбисты — хороших политиков не получалось никогда… Савинков, конечно, был республиканцем, но при этом не был демократом, да и социалистом он так и не стал. Его поведение в 1917 г. и последующее признание советской власти и соответствующее поведение на суде в августе 1924 г. вовсе не стоит сводить лишь к слабости. 

Это не просто политическая ошибка, это своего рода — системная ошибка, внутренний сбой, причины которого следует искать в недемократизме и хвастовстве, присущих части революционеров, считавших благом готовность идти до конца, невзирая ни на что, и гордиться тем, что именно они люди дела, а не говорильни. Хочу процитировать слова Б.И. Колоницкого из рецензии на эту книгу: «Я согласен с Вами, что при всей индивидуальности, особости, “штучности” Савинкова он в некотором отношении был фигурой “типичной”, во всяком случае — олицетворяющей некоторые черты интеллигенции. 

Это проявляется и в его элитарном “западничестве”, и в его отношении к демократии. В России были и есть люди, которые готовы бороться за свободу, идти на жертвы ради свободы. Но демократические эксперименты бывают удачными — а исторически чаще всего они бывают неудачными, — только тогда, когда борьба за демократию и борьба с противниками демократии дополняется долгой и черной работой по строительству организаций, основанных на демократических принципах, а не на основаниях “вождизма”. В этом отношении же мы значительно деградировали по сравнению с нашими предками, жившими в 1917 году: у них способность к самоорганизации была гораздо выше. 

И это делает случай Савинкова весьма актуальным предостережением». Еще раз подчеркну, что это огромная проблема всех обществ, находящихся в переходном состоянии от авторитарного общества к демократическому. Каких только вариантов и оттенков таких людей, являвшихся, несмотря на демократический декор, совсем не демократами, — не продемонстрировала Россия в начале ХХ в. и в 1917 г., а затем и в годы Гражданской войны. 

В 1990-е гг. Россия по вполне понятным причинам вновь столкнулась с этим явлением, когда люди, называвшие себя демократами и поборниками свобод, не уважали и даже сознательно демонтировали демократические процедуры и предпочитали манипулировать народом, нежели на деле рассматривать его как источник власти. Про них тогда довольно точно и ехидно шутили, что для таких демократов демократия — это власть главного демократа. Увы, и еще раз тогда в российской истории «мертвый хватал живого»… Увы, но и до сих пор хватает… 

Возвращаясь к метафоре «кривого полена», отмечу, что, конечно, вряд ли мы своими глазами увидим повзрослевшее и поумневшее человечество, но нам остается только надеяться, что человечество все же «не кривое полено», а живое дерево, и оно способно к изменениям и сумеет когда-нибудь выпрямиться само, без насильственного обстругивания, чреватого катастрофами, но для этого оно должно осудить всех любителей (какие бы окрасы они ни принимали) «ломать через колено» и общество в целом, и своих оппонентов в частности. 

Сербский филолог и русист Бобан Чурич в своей книге «Романы Бориса Савинкова (В. Ропшина)» приходит к очень интересному выводу, что Савинковым «начиная с романа “То, чего не было” объявляется новый носитель исторических изменений, который приступит к замене столь же неудачных прежних носителей исторического движения — дворян и интеллигенции. 

Носителем исторического движения теперь является коллективно понимаемый русский народ, а не человек, погруженный в эгоизм в духе историософских идей Толстого; вера автора в грядущее воскресение очищенной и полномочной Родины поднимает Россию на место второго (после Христа) символического эталона оценки и оценки каждого человеческого действия в высшем, последнем суде. 

В своеобразном синтезе идей двух гениев русской литературы XIX века, Толстого и Достоевского, Савинков предлагает свою “философию надежды” на историософском уровне: через искупительные страдания, как символическое выражение ответственности всех за всех, русский народ готовится к будущему воскрешению своей родины 

Хочется надеяться, что пройдет время, утихнут «исторические войны», эксплуатирующие историю в интересах политики и извращающие ее научную суть, и наше повзрослевшее общество по-иному, более взвешенно и объективно, будет оценивать и деятелей освободительного движения.

Константин Морозов 

19 July, 15:07 ·