Новая монография философа, экономиста, литературного критика, кандидата культурологии Константина Фрумкина — «Любование ученым сословием» — посвящена теме малоисследованной: трансформации образа ученого в советской литературе и искусстве.

Монографий о развитии отечест­венной науки с 1917-го по 1991 год существует вагон и маленькая тележка. Про образ ученого у нас тоже писали, хотя реже и осторожнее. Но Константин Фрумкин, похоже, первым рискнул объединить две эти линии. Стратегия, надо признать, выигрышная: в долгосрочной перспективе у культуролога больше шансов оставить след в истории, когда он берется не за самую модную, не за самую горячую и обсуждаемую тему, а за ту, которой никто никогда не касался.

«Любование ученым ­сословием» — книга, скорее, научно-популярная, обосновывать ее актуальность необязательно, но на ­вопрос, чем же важна работа Фрумкина, ответить все‑таки стоит. «Наукоориентированная литература» ­составляет солидный пласт советской культуры, и в отличие от таких феноменов, как «лейтенантская проза» или «деревенская проза», пласт малоисследованный. Образ ученого и научного коллектива занимает центральное место в произведениях В. Каверина, Л. Леонова, Д. Гранина, А. и Б. Стругацких, В. Аксенова, даже В. Маканина.

Однако Фрумкин не ограничивается крупными фигурами — как положено добросовестному исследователю, он обращается к писателям второго-третьего ряда (С. Залыгин, Б. Никольский, Г. Гор, В. Савченко и т. д.) и глубже, к самым придонным слоям литературы, вплоть до сочинений Александра Казанцева. А заодно к кинематографу, изобразительному искусству, к публичной риторике советских политических деятелей, статьям научных функционеров и действующих ученых. Автор «Любования» анализирует, сопоставляет и отбирает из всего этого многообразия общее, типичное для разных периодов существования СССР.

По сути, Фрумкин строит каркас совершенно новой теории, что тянет как минимум на докторскую диссертацию. Но если вам кажется, что все это скука смертная, то спешу успокоить: градус интриги автор поддерживает почти детективный. Ко всему прочему написана книга живо, азартно, без академического волапюка, который делает нечитаемыми многие важные культурологические работы.

Подчеркну еще раз: «Любование» не про научную среду как таковую, а про образ, шаблон, стереотип, который неосознанно воспроизводился советскими писателями, режиссерами, художниками и самими научными работниками.

Фрумкин внимательно ­следит за появлением, а затем деконструкцией мифа об ученом как о «сверх­обычном человеке». По мере того как советская наука превращалась в огромную отрасль, образ научного работника и научного коллектива проходил свой путь эволюции: от профессора-одиночки начала XX века, безумного гения или оторванного от жизни чудака до огромных НИИ, заполненных усталыми, разуверившимися, перегоревшими мужчинами и женщинами среднего возраста. Как прилежный антрополог, автор «Любования» выявляет типичные черты и показывает, как изменился этот набор за семьдесят лет советской власти, исследует феномен энтузиазма, научного подвижничества, сюжетообразующий конфликт таланта и ординарности, et cetera, et cetera.

По наблюдениям Фрумкина, на страницы романов советских писателей нередко выплескивались неразрешимые противоречия, связанные со спецификой организации научной среды. К примеру, единственным способом вознаградить талантливого ученого в отечественной науке долгое время оставалось продвижение по иерархической лестнице, но чем больше административных обязанностей возложено на исследователя, тем меньше ресурсов у него остается для собственных экспериментов. А когда все руководящие должности заняты представителями старшего поколения, молодому ученому просто некуда расти, и начинается неизбежное старение научного коллектива.

С этим же явлением автор «Любования» связывает проблему отрицательного отбора, целенаправленную замену талантливых и компетентных на исполнительных и послушных, готовых отказаться от собственных амбиций и без возражений выполнять любое поручение начальства, даже губительное. Едва ли не главную беду советской науки Фрумкин видит в том, что в этой среде не нашлось мес­та для научного менеджмента, для компетентных управленцев без научных заслуг — в результате в художественной литературе фигура администратора часто обретает черты морально нечистоплотного, склонного к интригам и самодурству карьериста.

В первую очередь «Любование» посвящено литературе, но не только и не исключительно ей. Изучив публичную риторику сталинского периода, Фрумкин делает любопытное наблюдение: политические кампании против ученых, проходившие на рубеже 1920 – 1930-х и 1940 – 1950-х годов, сопровождались резким ростом финансирования науки, открытием новых лабораторий, институтов и целых направлений. То есть некоторым образом все эти страсти приобретают характер внутренней борьбы за ресурсы, за право возглавлять новые структуры, делать успешную карьеру, приобретать символический (и не только символический) капитал.

Что же касается канонизации Мичурина, стремительного взлета Лысенко, то Фрумкин объясняет этот феномен завышенными ожиданиями советского руководства. От науки требовался немедленный практический результат. И в этой ситуации, разумеется, в выигрышном положении оказались те, кто обещал все и сразу, а не когда‑нибудь в отдаленном будущем, ­после многолетних экспериментов, как предлагали генетики.

Кстати, те же завышенные ожидания привели к появлению оригинального литературного гибрида. Герои советской «наукоориентированной прозы» 1940 – 1980‑х нередко бьются над задачами, неразрешимыми даже на современном уровне развития технологий (холодный термояд, пересадка внутренних органов без отторжения и т. п.), и в отличие от реальных ученых порой достигают результата. При этом позиционируются такие тексты как реалистическая проза, хотя по сути остаются научной фантастикой чистой воды.

Теория Фрумкина работает: в рамки, очерченные исследователем, вполне вписываются литературные герои, не упоминающиеся на страницах этой книги вовсе. Инженер Лось из «Аэлиты» (1923 г.) А. Толстого — классический гений-одиночка, для которого научные исследования становятся единственной альтернативой кокаиновым грезам и самоубийству, а работа по созданию межпланетной ракеты спасает от ужасов окружающего мира. Главный герой повести Б. Г. Штерна ­«Записки динозавра» (1990 г.), с большой симпатией описанный профессор Невеселов, в силу преклонного возраста давно отошел от исследований, но парадоксальным образом остается ангелом-хранителем созданного им коллектива. Астроном Владислав Шершень, руководитель обсерватории на астероиде Диона из повести Стругацких «Стажеры», — классический авторитарный директор, тиран, изобретательно плетущий интриги и стравливающий подчиненных. (Показательно, что эта довольно мрачная история впервые опубликована в 1962‑м, за три года до повести «Понедельник начинается в субботу», главного гимна советской науке 1960‑х.)

Отличная работа. Дело за малым: осталось разобраться, как применить этот набор инструментов к современной «наукоориентированной прозе» и к современной литературе вообще.

Константин Фрумкин. Любование ученым сословием. Отражение социальной истории советской науки в литературе, искусстве и публичной риторике. — СПб: Нестор-История, 2022.

Источник

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 176 (7259) от 21.09.2022 под заголовком «Баллада о сверхобычном человеке».