Что почитать: рекомендует филолог Елена Пенская / Полит.ру
Каждый четверг в нашей рубрике «Что почитать» интересные люди делятся своими впечатлениями от книг, прочитанных в последнее время. На этой неделе Елена Пенская — доктор филологических наук, ординарный профессор, член Ученого совета НИУ ВШЭ, научный руководитель проектной лаборатории по изучению творчества Юрия Любимова и режиссерского театра 20-21 вв., заместитель главного редактора журнала «Вопросы образования».
Баста! Лето … В семь встаю я,
В десять вечера ложусь,
С ленью бешено воюя,
Целый день, как вол, тружусь.
Это Саша Черный пишет послания и подводит летние итоги в далеком 1908 году.
Летнее чтение особое, каникулярное. Беспорядочное и капризное. В жару лень делать лишние движения. И вот она, отложенная книга.
«Мы крепнем дерзко и мужаем / Под тяжким бедствий урожаем» (Хлебников. «Любовь приходит страшным смерчем...» ). Социальные катастрофы, смерчем прошедшие через жизнь нации, семьи, отдельного сообщества. Они порождают магические практики, корежат привычный обиход, поведение людей, культуру. Меняется все – по-другому идет время, периферия становится центром, вскрываются новые ресурсы отношений. Авторы провели полевые исследования на территории российского северо-запада, работали в архивах и собрали уникальные документы от середины 17 до наших дней. Мир другой и вместе с тем остался неизменным, потому что бедственные обряды и артефакты, в них используемые, выявляют устойчивость и непрерывность бытия. Получилось по-настоящему захватывающее исследование. «Ритуалы бедствия: антропологические очерки». Под. ред. С.Б. Адоньевой. — СПб.: Пропповский центр, 2020.
Немало бедствий пережил Борис Александрович Энгельгардт (1877—1962), крупный политик, первый революционный комендант Петрограда во время Февральской революции. Его мемуары выходили неоднократно в основном в эмигрантской прессе: «Революционные дни: (Воспоминания участника февральских дней 1917 года)» // Общее дело. [Париж], 1921. 16, 17, 18 марта; «Двадцать лет тому назад... Почему антиреволюционная Государственная дума возглавила революционное движение в 1917 году: (Из воспоминаний бывш. члена Государственной Думы)» // Сегодня. [Рига], 1937. 9 и 10 апреля; «Крушение империи: Бывший депутат Государственной думы рассказывает о падении царизма» // Неделя. 1964. 13-19 декабря. Но самый главный мемуарный свод, тщательно выверенный и прокомментированный, снабженный обширной библиографией — «Потонувший мир: Воспоминания о далеком прошлом (1887—1944)». Отв. ред. Николай Смирнов. — СПб.: Издательство РХГА, 2020. — в таком виде выходит впервые. Начинается неспешное повествование как и принято, с самых истоков – детства, поступления в Пажеский корпус в 1887, а потом мемуарное полотно становится все шире и напряженней: Россия начала 20 века — Гражданская война, затем вынужденная эмиграция и советская полоса биографии. Свои записки Энгельгардт редактировал, дописывал, поправлял всю жизнь, называя память свои «неотпускающим демоном».
За 22 года, проведенные в Советском Союзе, он прошел через тюрьмы, отбыл ссылку в Хиве, работал везде, где только мог, пока были силы, чтобы прокормить себя и жену. Борис Александрович прожил очень трудную жизнь и оставил свидетельства о переломном бедственном моменте в истории России. Портреты современников, точные бытовые детали, анализ политических катаклизмов 20 века – мемуарный почерк Энгельгардта сдержан. И от этой холодноватой сдержанности становится еще сильнее.
«Художественно-филологический перевод 1920–1930-х годов» / Сост. М. Э. Баскина; отв. ред. М. Э. Баскина, В. В. Филичева. — СПб.: Нестор-История, 2021. — это увлекательное путешествие. Да- да! Именно путешествие в заповедную страну, где главные обитатели — кудесники речи. В эти первые послереволюционные десятилетия многие историки, философы, филологи переселяются в такие переводческие «катакомбы» — редактируют, комментируют, спорят. Географические очаги переводчиков — три города: Москва, Ленинград и Харьков. Среди ленинградцев — блестящие имена: Б. Кржевский, М. Лозинский, А. Пиотровский, А. Смирнов, А. Федоров, А. Франковский. Среди москвичей — И. Аксенов, А. Габричевский, М. Петровский, Д. Усов, С. Шервинский, Р. Шор, Г. Шпет, Б. Ярхо. В Харькове работали В. Державин, Н. Зеров, А. Финкель; к харьковским выпускникам относились Е. Ланн, автор монографии о литературной мистификации, и Г. Шенгели. А еще были знаменитые институции, где тоже «гнездились» переводчики, – Государственная академия художественных наук, Государственный институт истории искусств, Украинский институт лингвистического образования. Издательства «Всемирная литература» (1918–1924), Academia (1921–1937), «Время» (1922–1934) были одновременно заказчиком и двигателем, мотором, собирателем всех переводческих начинаний.
В этих коллизиях, включенных в сборник, особенно «вкусны» отдельные публикаторские сюжеты. Так, П. Будрин (вместе с Т. Щедриной) опубликовал фрагменты перевода «Жизни и взглядов Тристрама Шенди, джентльмена» (Книга первая и начало второй), подготовленного Густавом Шпетом для издательства Academia. Шпет свободно владел 17 языками, и «переключение» не составляло для него особого труда.
В 1929 году ГАХНу осталось существовать два года, а Шпета как вице-президента ГАХН, в 1929 году сняли с должности и уволили. Через восемь лет его расстреляли в Томске 16 ноября 1937 г. После его смерти вышел и перевод, и его штудии о стернианстве. «Капризная индивидуальность» Стерна – как он сам отмечает (I, 3) – несомненно, факт психологически-антропологический... Нужна обеспеченность для такого каприза. Нужны условия, чтобы позволить себе роскошь его проявления. У Стерна они были. Быть архиепископом, наподобие деда, было бы для него нетрудно – легче, чем написать Тристрама Шенди! Отец Тристрама и дядя Тоби — не менее экстравагантны, — каждый на свой образец. Тристрам наследует их «извращенность»…
Путешествие в страну переводов и переводчиков получилось тоже историей про бедствия и смерти. Полемика между буквалистами и их оппонентами обернулась травлей, доносами, запретами.
На Украине был расстрелян переводчик Николай Зеров, посажены в лагеря Андрей Никовский (умер в блокаду в 1942) и Георгий Майфет (покончил с собой в 1974). В 1932 г. по т. н. «делу Бронникова» (литературные кружки) получил условный срок М. Лозинский. Б. Ярхо, А. Габричевский и другие отправлены в ссылку.
Задолго до всего, в 1929 г., Дмитрий Усов, получивший позднее пять лет лагерей, написал стихотворение, которое заканчивалось строфой:
Спит лампада, печка греет,
И мурлычет серый мех:
Каждый за себя радеет,
А кошачий бог — за всех.
Таков летний Fiction. Cвежий и с некоторым стажем.
К первому отнесем Владимира Паперного, историка архитектуры, культуролога, автора канонического исследования «Культура Два». Его роман «Архив Шульца» про память истории, острый личный опыт. Это чтение многослойное, как бы ступенчатое, потому что текст получился неровный, он писался долго, несколько десятилетий, перекраивался, сжимался и растягивался снова. Это письмо отражает сломы языка, буквально поиски слова, стиля. В романе всего понемногу – документов, рассказов, семейных преданий о войне, революции, репрессиях. И конечно текст узнаваемо отсылает к роману взросления, воспитания — не только Саши Шульца, Шуши, главного героя, мальчика из московской интеллигентной семьи, но и вбирает опыт нескольких поколений. Получились тоже в каком-то смысле «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» — только на новый советский, постсоветский паперный лад — с рассыпанными намеками, загадками, ключами, цитатами, перекретсными ссылками, масками, сквозь которые просвечивают узнаваемые черты.
А в завершение летнего пятикнижия на легкий десерт и сладкое замечательная проза Андрея Коржевского «Вербалайзер», для меня чудесным образом возникшего из мимолетности общего школьного детства. Из той самой среды легендарной московской 9-ой спецшколы, откуда вышел и Марк Фрейдкин, и Псой Короленко, и многие разные личности, математики, литераторы и поэты. Творческий вирус «9-й школы», слегка инфицировавший Андрея, кто знает, с какими другими вирусами вступил в плодотворную химическую реакцию. Результат получился феерический. Его проза и стихи, написанные под маской-псевдонимом трехкратных трансформаций имени – ого! Перед нами Сергеев Сергей Сергеевич и его исторические драмы «Распутин», а еще «Краткие Заметки» и «сказки» — это какой-то безудержный восторг. Торжество речевых эскапад. Трудно не процитировать объяснение автора:
«Я не очень хорошо отношусь к словам, образующимся в русской речи прямым заимствованием из иностранных языков, но с сожалением признаю, что обойтись без этого нельзя, — есть некоторые, а даже и многие, вещи и понятия, для обозначения которых русских слов либо просто нет, либо потребовалось бы слишком много. От латинского корня verb- есть слово "вербализация" — словесное выражение или обозначение чего бы то ни было. Вот я и назвал свою книжку "Вербалайзер", — написав ее, я дал словесное выражение своей памяти и своим представлениям о собственной жизни в этом дивном мире. Ну, говорите же вы — органайзер, мерчендайзер… Пусть будет и вербалайзер».
Дмирий Быков считает, что «проза Андрея Коржевского не похожа почти ни на что из современной российской литературы, хотя в ней есть и ностальгическая точность Гришковца, и жесткая динамичность Рубанова, и сарказм Евдокимова. Но все это не определяет ее интонацию. А главное в этой интонации, как ни странно, душевное здоровье, ясность и даже, страшно сказать, живой интерес к человеческой натуре. Коржевский пишет не социальную, а самую что ни на есть психологическую прозу о ежедневных и потому практически неуловимых вещах. Его слог энергичен, и чувствуется, что жить и сочинять ему весело, а это по нашим временам почти небывалое счастье…» К ингредиентам, указанным в рецепте Быкова, я бы еще добавила прародителей Коржевского — Рабле и того же Стерна. А из ближних родственников — Сергеева. Только другого — Андрея Яковлевича, переводчика, коллекционера, сочинившего удивительную по своему аромату прозу — «Омнибус» и «Альбом для марок». Ничего не поделаешь. Таков анамнез. Или генезис. Одним словом, вербалайзер, чтобы не запутаться окончательно.
