Писать интеллектуальную историю непросто. Писать ее по-русски – непросто вдвойне. Как ни крути, а традиция осмысления идей, их происхождения, развития, социального превращения складывается десятилетиями. Российская историография при всем своем стремлении освоить это поле до сих пор несет на себе груз советской методологии, которая отводила разного рода «надстройкам» сугубо второстепенную роль, призывая изучать не идеи, а якобы стоящие за ними императивы классовой борьбы. В итоге, пришлось начинать с нуля: погружаться в живой материал, вновь узнавать тех людей, чьи имена, казалось бы, давно известны, помещать их деятельность в сложный контекст эпохи.

Русская интеллектуальная история лишь делает свои первые шаги.

С этой точки зрения та тема, за которую взялся Василий Молодяков, выглядит, своего рода, Эверестом: историк не просто «замахнулся» на проблему, которая до сих пор глубоко не изучалась отечественными исследователями, но и вступил в «домен» мощной французской историографии, у которой с традицией изучения идей всегда все было в порядке. Перед нами вторая часть задуманной им трилогии о Шарле Моррасе и «Аксьон Франсэз», посвященная наиболее сложному периоду в истории этого движения, но в то же время тому, о котором, казалось бы, известно больше всего. Открывая книгу «Шарль Моррас и “Action Française” против Третьего Рейха», невольно спрашиваешь себя о том, что нового можно сказать по теме, которая отражена во всех работах, посвященных французской истории межвоенных лет. [1]

Однако новое, действительно, сказано. И это то, на чем следует остановиться особо.

Первое – это сам разворот проблемы: французские ультраправые и внешняя политика. Автор совершенно справедливо указывает во введении на тот факт, что ему практически не уделено внимание в имеющихся исследованиях идеологии «Аксьон Франсэз» (С. 6). И это отнюдь не случайно. Во французском интеллектуальном поле во второй половине ХХ в. сложился комплексный нарратив о моррасизме, в котором антиреспубликанизм, консерватизм, антисемитизм и коллаборационизм являлись тесно связанными друг с другом элементами. Вынь хотя бы один из них – ломается вся стройная модель олицетворенного политического зла, отталкиваясь от которого, во многом осмысляла себя вся послевоенная Франция. Задача ее сохранения не терпит сложности исторического анализа, а внешнеполитические воззрения Морраса – это как раз то, что эту сложность привносит.

Второе – это развенчание важного, вошедшего в поры исторической и публицистической литературы мифа о моррасcианцах как пораженцах и сторонниках гитлеровской Германии. Мишель Винок, автор одной из наиболее подробных современных работ об интеллектуальной жизни Франции в межвоенные годы, фактически обходит этот вопрос стороной, акцентируя внимание читателя на антивоенных и пораженческих настроениях «Аксьон Франсэз» [2]. В книге В.Э. Молодякова этот вопрос стоит на первом месте. Из его книги мы узнаем, что моррассианцы являлись едва ли ни единственной политической силой во Франции в 1933 г., кто воспринял приход к власти Гитлера в Германии как угрозу. В то время как т.н. буржуазные партии видели в лидере нацистов «халифа на час» или простую итератцию старого-доброго прусского милитаризма, а левые рассуждали о новом обличье германского империализма, «Аксьон Франсэз» устами ее главного спикера по международным вопросам Ж. Бенвиля предупреждала, что «гитлеровская Германия посылает в мир людей, которые столь же чужды нам, как землянам – марсиане из романа Уэллса» (С. 15).

Эта оценка важна не как сбывшееся пророчество, а как указание на фундаментальные пороки внешней политики французской Третьей республики в межвоенные годы. Моррассианцы совершенно справедливо критиковали любимое детище Аристида Бриана – политику «в духе Локарно». Сегодня среди историков сложно найти того, кто бы ни рассуждал о наивном оптимизме отцов Локарно, однако на заре 1930-х гг. культ интернационализма и пацифизма был практически всеобщим.

Французская общественность, большая часть элит и даже часть военных были убеждены в том, что «новая дипломатия», базирующаяся на арбитражной функции Лиги Наций, сохранит мир во всем мире. Восприятие французами Гитлера как чего-то временного не должно удивлять: это был вполне осознанный взгляд через розовые очки. Моррассианцы призывали их снять и решиться, наконец, на тот единственный шаг, который мог сохранить Францию перед лицом германского реваншизма – начать перевооружаться (С. 112). Сказать стране правду, которую она слышать не хотела, означало проявить определенное политическое мужество.

Третья новизна исследования В.Э. Молодякова – это глубокая контекстуализация проблемы. Говорить о Франции 1930-х годов как о державе, переживавшей упадок, давно стало трюизмом, еще со времен выхода известной работы Ж.-Б. Дюрозеля с говорящим за себя названием [3]. Но что понимать под упадком в данном случае?

Здесь контекст авторского изложения оказывается весьма полезен. Одна из наиболее ярких глав книги – вторая, посвященная известным событиям февраля 1934 г., когда протестное выступление движения в Париже поставило под угрозу будущее Третьей республики. Автор дает глубокий анализ этого запутанного сюжета, который до сих пор (необоснованно) рассматривается в русскоязычной литературе как попытка «фашистского путча». В главе, посвященной отношению «Аксьон Франсэз» к событиям гражданской войны в Испании, показан тот раскол, который разделил французский политический класс по вопросу о возможной интервенции в Испании. Описывая реакцию Франции на аншлюс Австрии в марте 1938 г., В.Э. Молодяков пишет о «тяжелом экономическом и финансовом кризисе с политическим привкусом» (С. 199), поразившем страну. Читатель, таким образом, знакомится не просто с философией французских ультраправых, а погружается в тревожную атмосферу того времени. Этому способствуют и присутствующие в книге многочисленные иллюстрации и фотографии тех лет, в том числе и редкие.

Безусловно, затронутые автором сюжеты открывают большое поле для дискуссии.

Насколько глубок был политический кризис Третьей республики в 1930-е гг.?

Не преувеличиваем ли мы, когда говорим «о неизлечимой болезни режима» (С. 92)? Так считали моррассианцы, но можем ли мы согласиться с их точкой зрения сегодня, когда у нас есть возможность оценить происходившие тогда процессы с большой исторической дистанции?

Судить Третью республику легко: она с треском проиграла Вторую мировую войну в мае-июне 1940 г. У нее имелось множество недостатков, как и у любой другой парламентской системы в то непростое время, но по мере приближения войны они преодолевались. С 1938 г. правительство опиралось на вполне стабильную парламентскую поддержку и пользовалось бы ей в дальнейшем, если бы не ряд ошибок, допущенных Эдуаром Даладье уже после начала войны. Как справедливо отметил один британский историк, если бы между Англией и Германией не пролегало Северное море и танки Клейста в 1940 г. смогли дойти до Лондона, то мы бы наверняка увидели обвальный крах британской парламентской монархии, переход части элиты на сторону завоевателей и рассуждали бы о застарелых недугах политической системы страны, которые и обусловили ее поражение.

Автор критичен в отношении французских левых, в частности социалистов и их лидера Леона Блюма. При том, что левые действительно часто выступали в качестве дестабилизирующей силы в Третьей республике, их роль сложно свести лишь к этому. Тот же Блюм проделал сложную эволюцию от главного парламентского пацифиста и сторонника политики «в духе Локарно» до премьер-министра, запустившего крупнейшую в истории страны программу перевооружения армии в мирное время. Когда он принимал это решение в сентябре 1936 г., то Моррас был ему ближе, чем большая часть собственной партии.

Можно поспорить и с утверждением автора об особом влиянии «морального, человеческого фактора поражения» Франции летом 1940 г. (С. 259). Судя по всему, ни энтузиазм французов в августе 1914 г., ни их подавленность в сентябре 1939 г. не были настолько велики, как принято считать сегодня. Ни перед Первой, ни перед Второй мировой войнами никто из отправлявшихся на фронт не хотел умирать. Что имелось в обоих случаях, так это желание «покончить с этим, навсегда решить проблемы с Германией» [4].

Другое дело, что французские военачальники 1939 г., в отличие от поколения маршалов 1914-1918 гг., оказались не на высоте поставленной перед ними исторической задачи.

Все это, конечно, детали, важные скорее для тех, кто хочет глубже проникнуть в дебри французской истории межвоенных лет. Важный плюс книги В.Э. Молодякова – это открытый стиль изложения, ясность мысли и верность источнику. Перед нами добротное историческое исследование: автор не столько излагает собственные мысли, сколько дает высказаться Моррасу, Бенвилю, Бразийяку – всем тем, с кем мы, вроде бы, знакомы, но кого, на самом деле, никогда хорошо не знали.

Симпатизирует ли он своим героям?

Безусловно, и это совершенно нормально для историка. Мы же с полным правом можем заключить, что эта симпатия не влияет на объективность выводов, хотя и не может не сказываться на характере оценок.

В завершение отмечу одно немаловажное обстоятельство. Дрейфусарская традиция, восходящая к концу XIX в. и всем известным событиям нашумевшего политического скандала, влияла и продолжает влиять на судьбы французского консерватизма. Общественное мнение она приучила к тому, что ультраправые якобы лишь манипулируют внешнеполитической повесткой для сотрясания устоев республики.

Достаточно ознакомиться с ходом разворачивающейся на наших глазах президентской кампании во Франции, чтобы убедиться в том, что этот взгляд сохраняется по сей день. Мы не можем повлиять на умы современных французов, но нам под силу очистить от искажающих наслоений прошлое. Говоря о международных воззрениях идеологов «Аксьон Франсэз», мы возвращаемся к сути французского консерватизма, который мог бы сыграть гораздо большую роль в истории французского ХХ века, чем та, которая выпала ему в реальности.

[1] Молодяков В.Э. Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха. СПб., 2020.

[2] Winock M. Le siècle des intellectuels. Paris, 2006. P. 404-407.

[3] Duroselle J.-B. La Décadence. 1932-1939. Paris, 1979.

[4] Young R.J. France and the Origins of the Second World War. New York, 1996, p. 7-8.

Александр Вершинин
Историк, научный сотрудник Центра изучения кризисного общества.