«С приходом немцев перед каждым жителем Смоленска вставал вопрос: что делать?» Отрывок из воспоминаний Бориса Меньшагина, смоленского бургомистра в годы гитлеровской оккупации
В издательстве «Нестор-История» вышла книга «Борис Меньшагин: Воспоминания. Письма. Документы». Борис Георгиевич Меньшагин (1902–1984) – человек удивительной и непростой судьбы: в предвоенные годы – известный смоленский адвокат (ему даже удалось добиться оправдания обвиняемых на нескольких «вредительских» процессах 1937–1939 гг.), он в годы немецкой оккупации стал бургомистром Смоленска (а затем Бобруйска), в 1945-м добровольно сдался советским властям в Германии и был приговорен к 25 годам заключения, которые отсидел от звонка до звонка.
Следственное дело Меньшагина, как и часть его воспоминаний, написанная в тюрьме (и конфискованная тюремным начальством при освобождении Меньшагина), до сих пор недоступны для исследователей. Но есть и воспоминания, которые Меньшагин написал в последние годы жизни, а также его аудиоинтервью. Эти материалы легли в основу книги и сопровождаются подборкой уникальных документов и фундаментальным комментарием.
Составитель книги и публикатор – известный историк и литературовед Павел Полян, ему же (при участии Габриэля Суперфина, Сергея Амелина, Веры Лашковой и Николая Поболя) принадлежат комментарии. С разрешения составителя и издательства мы публикуем отрывок из воспоминаний Меньшагина, в котором речь идет об отношении жителей Смоленска к немцам, о бытовых условиях жизни под оккупацией и о мотивах, по которым жители Смоленска сотрудничали (или не сотрудничали) с оккупантами.
Об отношении населения к немцам
Подавляющее большинство, включая и меня самого, не допускало возможности постоянного закрепления Смоленска и других русских земель за Германией. Разница была лишь в том, что одни считали вероятным возврат советской власти, другие предполагали, что Советская власть изменит свой характер, что повторение таких явлений, как «ежовщина», станет невозможно, что тиран, правивший страной последние 13–14 лет, в результате военных неудач будет устранен; что обстановка в стране станет более терпимой в отношении людей, мыслящих по своей совести, а не по распоряжению свыше; наконец, третьи надеялись на восстановление капиталистического порядка, частной торговли, предпринимательства и т. п.
Большинство, как мне казалось, придерживалось взглядов второй подгруппы. Разделял их и я. Для меня никогда не было сомнений, что все злодейства, большими или меньшими волнами проходившие по стране с 1928 г., зависели не от каких-либо Ягод, Ежовых, Берий и т. п., а от самого Сталина. Правда, я считал его человеком незаурядного ума, а так как я всегда очень ценил ум, считая правильной пословицу «лучше с умным потерять, чем с дураком найти», то я поверил новой Конституции, считая, что Сталин понял несостоятельность своей прежней насильственной политики и отказывается от нее.
Но жизнь очень скоро показала наивность этой веры. Я уже упоминал, сколько матюков пришлось мне услышать со стороны наших пленных солдат в адрес Сталина 23 июля. Я тоже считал его главным виновником тех потрясающих неудач, которые постигли страну в первый месяц войны. Я искренне желал его падения, но никогда не желал и не желаю восстановления капитализма. Страсть к обогащению, погоня за деньгами, всегда сопровождаемая самыми разнообразными пороками, вплоть до полной утраты человеческого образа, мне всегда были противны.
С приходом немцев перед каждым жителем Смоленска вставал вопрос: что делать? Как бежавших к немцам и пресмыкавшихся перед ними, так и прятавшихся в подполье были единицы. Подавляющее большинство шло работать, так как без работы нельзя было прожить, нельзя было прокормить себя и семью. Но вопрос был, где и как работать, и в разрешении его существенное значение имели вышеупомянутые мною градации. Те, кто не верил в победу немцев и рассчитывал на возврат у нас старого, старались найти какую-либо нейтральную работу, быть подальше от оккупантов.
Отсюда тяга к искусству. Я учитывал это настроение и старался по мере возможности идти им навстречу. Ведь может показаться странным, что уже в 1941 году, в более чем наполовину разрушенном городе, при крайне тяжелом положении с продовольствием, были созданы два оркестра, балетная школа, хотя общеобразовательные школы в сезон 1941–1942 гг. не работали из-за отсутствия помещений.
Дело же здесь в том, что зачисленным в эти организации людям, в большинстве своем молодым людям, нужен был какой-то юридический статус, избавлявший их от регистрации на бирже труда, обязательной для всех неработающих, от работы на немцев. А такой статус они получили в результате зачисления их в эти полуфиктивные организации: подписанные мною удостоверения об их «работе» освобождали их от биржи труда, от задержания на улицах, а продовольственные карточки давали те же, хотя и очень ограниченные возможности существования, какие имели и реально работавшие у нас люди. Таким образом, эта группа молодежи благополучно пережила оккупацию. Немцы о ее существовании не знали, иначе все они были бы отправлены в Германию, да и мне вероятно бы попало.
Частная торговля и рынки
Гораздо более многочисленная категория жителей Смоленска уже с августа направила свои стремления к капиталистической деятельности. Правда, и среди этой категории были люди, взявшиеся за ремесло и даже торговлю с целью сохранения самостоятельности, чтобы не работать с немцами. Однако большая часть стремилась побольше заработать и получше жить. Очень многие ремесленники, особенно портные, сапожники и т. п. обслуживали главным образом немцев, получая от них вознаграждение натурой вплоть до водок, коньяка, вин. Значительную часть этого они потом продавали у себя дома или на рынке. Помимо кустарных мастерских разнообразного профиля, уже в эти первые месяцы было открыто несколько комиссионных магазинов, закусочных, бань, появились ломовые извозчики.
Процедура открытия ремесленных и торговых точек была такова: желающий подавал заявление в торгово-промышленный отдел горуправления, который должен был через своих инспекторов проверять пригодность помещения для указанной цели, профессиональную подготовленность заявителя и т. п. При открытии закусочных заключение давал и городской санитарный врач, которым еще в августе был назначен выпускник Смоленского мединститута Г. В. Никольский, а его коллега по выпуску Эльза Рейнгольдовна Варик, по национальности эстонка, тогда же назначена заместителем городского врача, то есть заместителем заведующего Горздравотделом. Все эти материалы, то есть заявления и отзывы инспекторов, начальник торгового отдела докладывал мне. В некоторых случаях я вызывал при этом и самого заявителя. Если я соглашался удовлетворить заявление, то делалось соответствующее представление в 7-й отдел фельдкомендатуры, который и выдавал удостоверение, запрещавшее военным вмешиваться в ход дел этого предпринимателя. Оно предохраняло его от мародерства солдат. Случаев отказа в выдаче такого удостоверения для разрешенных мною предприятий я не помню.
Торговля с рук в разных частях города началась тоже уже в августе, но официальное открытие рынка, по согласованию с фельдкомендатурой, произошло на прежней базарной площади в Заднепровье в ноябре 1941 года. Площадь была огорожена колючей проволокой. При входе повешено объявление фельдкомендатуры о запрещении чинам германской армии входа туда. Организован штат рынка: заведующий рынком М. А. Пономарев, освободившийся от работы в паспортном отделе по окончании регистрации населения, рыночные контролеры, получавшие рыночный сбор с желающих торговать там; из них помню М. Ф. Гудкова. При рынке была лаборатория для проверки доброкачественности съестных товаров; она подчинялась санитарному врачу. Я неоднократно приезжал на рынок и проверял уплату рыночного сбора. Случаи отсутствия квитанций в уплате этого сбора были, но постепенно сокращались, так как контролеры побаивались меня.
Так как торговля, помимо этого рынка, всё же продолжалась также на Рачевке и на месте прежнего верхнего рынка на Молоховской площади и носила систематический характер, то я оформил в комендатуре открытие еще двух рынков в указанных местах. Они действовали на тех же основаниях, что и Заднепровский рынок. Посещаемость всех рынков была очень большая. Продавались и продовольственные товары местного происхождения, одежда, обувь и др. вещи; продавались и товары немецкого происхождения – консервы, вина, водки и т. п., хотя продажа их официально запрещалась.
Мне, будучи во Владимирской тюрьме, году в 1953 пришлось прочесть книгу Т. Логуновой «В лесах Смоленщины». В этой лживой, неопрятной книжонке, в которой пренебрежение автора к читателю доходит до того, что она не позаботилась даже о соответствии географических и топографических данных, ею приводимых, фактическому положению вещей, говорится среди других баснословных рассказов о рынках, на которых бывали только крысы и немецкие солдаты. Как раз последних-то на рынке и не было. Покупателей же и продавцов из местного населения и пригородных деревень всегда было много.
Вопрос о публичном доме
Как-то в середине сентября, уже в послеобеденное время, городской врач К. Е. Ефимов сказал мне, что я приглашен в фельдкомендатуру вместе с ним и главным врачом венерической больницы В. Ф. Раевским. По приходе нас туда, сразу же началось совещание в кабинете начальника 7-го отдела оберрата Грюнкорна, в котором из немцев, кроме Грюнкорна, участвовали гарнизонный врач Дезе и переводчик зондерфюрер Гиршфельдт. Дезе обратился ко мне с просьбой выделить подходящее помещение для организации в нем публичного дома, назначить хозяйку его и укомплектовать его по возможности подходящими женщинами. Я был удивлен и рассержен таким предложением и резко заявил, что свободных помещений в моем распоряжении нет, что лиц, подходящих на такую работу, я не знаю и что вообще я категорически протестую против открытия подобного заведения в Смоленске.
Выслушав перевод моего заявления, Дезе спросил, думаю ли я, что русские женщины вообще не будут иметь связей с немецкими солдатами? На что я отвечал, что не думаю так, даже уверен, что подобные связи будут и в большом количестве, но что определенная женщина будет иметь связь с определенным солдатом, ей понравившимся, а не с каждым желающим ее; что проституция в том виде, в каком она была до революции, давно уже исчезла, и памяти о ней не сохранилось. Хотя внебрачные, даже случайные связи имеют место, но они не носят характера проституции, и восстанавливать ее теперь будет позорной ошибкой, в которой я во всяком случае принимать участия не буду. Дезе слушал это, пожимая плечами, и говорил, что организация публичного дома служила бы охране здоровья как солдат, так и женщин. Он спрашивал также о развитии венерических заболеваний в Смоленске до войны, на что В. Ф. Раевский привел какие-то цифры.
Вообще же он, как и К. Е. Ефимов и Грюнкорн, хранили молчание. Гиршфельдт, помимо перевода, делал некоторые замечания к моей полемике с Дезе: например, после моих слов, что я не знаю подходящей кандидатуры на роль хозяйки проектируемого заведения, он, смеясь, сказал: «А Леонтьева? Она вполне подошла бы». Имелась в виду Т. А. Леонтьева, работавшая тогда в качестве заведующего канцелярией административного отдела горуправления. Наконец, Грюнкорн заявил, что он доложит своему начальству мои соображения по этому вопросу, пока же вопрос остается открытым. На этом совещание закончилось. Больше к этому вопросу не возвращались, публичный дом в Смоленске открыт не был.
Источник
Следственное дело Меньшагина, как и часть его воспоминаний, написанная в тюрьме (и конфискованная тюремным начальством при освобождении Меньшагина), до сих пор недоступны для исследователей. Но есть и воспоминания, которые Меньшагин написал в последние годы жизни, а также его аудиоинтервью. Эти материалы легли в основу книги и сопровождаются подборкой уникальных документов и фундаментальным комментарием.
Составитель книги и публикатор – известный историк и литературовед Павел Полян, ему же (при участии Габриэля Суперфина, Сергея Амелина, Веры Лашковой и Николая Поболя) принадлежат комментарии. С разрешения составителя и издательства мы публикуем отрывок из воспоминаний Меньшагина, в котором речь идет об отношении жителей Смоленска к немцам, о бытовых условиях жизни под оккупацией и о мотивах, по которым жители Смоленска сотрудничали (или не сотрудничали) с оккупантами.
Об отношении населения к немцам
Подавляющее большинство, включая и меня самого, не допускало возможности постоянного закрепления Смоленска и других русских земель за Германией. Разница была лишь в том, что одни считали вероятным возврат советской власти, другие предполагали, что Советская власть изменит свой характер, что повторение таких явлений, как «ежовщина», станет невозможно, что тиран, правивший страной последние 13–14 лет, в результате военных неудач будет устранен; что обстановка в стране станет более терпимой в отношении людей, мыслящих по своей совести, а не по распоряжению свыше; наконец, третьи надеялись на восстановление капиталистического порядка, частной торговли, предпринимательства и т. п.
Большинство, как мне казалось, придерживалось взглядов второй подгруппы. Разделял их и я. Для меня никогда не было сомнений, что все злодейства, большими или меньшими волнами проходившие по стране с 1928 г., зависели не от каких-либо Ягод, Ежовых, Берий и т. п., а от самого Сталина. Правда, я считал его человеком незаурядного ума, а так как я всегда очень ценил ум, считая правильной пословицу «лучше с умным потерять, чем с дураком найти», то я поверил новой Конституции, считая, что Сталин понял несостоятельность своей прежней насильственной политики и отказывается от нее.
Но жизнь очень скоро показала наивность этой веры. Я уже упоминал, сколько матюков пришлось мне услышать со стороны наших пленных солдат в адрес Сталина 23 июля. Я тоже считал его главным виновником тех потрясающих неудач, которые постигли страну в первый месяц войны. Я искренне желал его падения, но никогда не желал и не желаю восстановления капитализма. Страсть к обогащению, погоня за деньгами, всегда сопровождаемая самыми разнообразными пороками, вплоть до полной утраты человеческого образа, мне всегда были противны.
С приходом немцев перед каждым жителем Смоленска вставал вопрос: что делать? Как бежавших к немцам и пресмыкавшихся перед ними, так и прятавшихся в подполье были единицы. Подавляющее большинство шло работать, так как без работы нельзя было прожить, нельзя было прокормить себя и семью. Но вопрос был, где и как работать, и в разрешении его существенное значение имели вышеупомянутые мною градации. Те, кто не верил в победу немцев и рассчитывал на возврат у нас старого, старались найти какую-либо нейтральную работу, быть подальше от оккупантов.
Отсюда тяга к искусству. Я учитывал это настроение и старался по мере возможности идти им навстречу. Ведь может показаться странным, что уже в 1941 году, в более чем наполовину разрушенном городе, при крайне тяжелом положении с продовольствием, были созданы два оркестра, балетная школа, хотя общеобразовательные школы в сезон 1941–1942 гг. не работали из-за отсутствия помещений.
Дело же здесь в том, что зачисленным в эти организации людям, в большинстве своем молодым людям, нужен был какой-то юридический статус, избавлявший их от регистрации на бирже труда, обязательной для всех неработающих, от работы на немцев. А такой статус они получили в результате зачисления их в эти полуфиктивные организации: подписанные мною удостоверения об их «работе» освобождали их от биржи труда, от задержания на улицах, а продовольственные карточки давали те же, хотя и очень ограниченные возможности существования, какие имели и реально работавшие у нас люди. Таким образом, эта группа молодежи благополучно пережила оккупацию. Немцы о ее существовании не знали, иначе все они были бы отправлены в Германию, да и мне вероятно бы попало.
Частная торговля и рынки
Гораздо более многочисленная категория жителей Смоленска уже с августа направила свои стремления к капиталистической деятельности. Правда, и среди этой категории были люди, взявшиеся за ремесло и даже торговлю с целью сохранения самостоятельности, чтобы не работать с немцами. Однако большая часть стремилась побольше заработать и получше жить. Очень многие ремесленники, особенно портные, сапожники и т. п. обслуживали главным образом немцев, получая от них вознаграждение натурой вплоть до водок, коньяка, вин. Значительную часть этого они потом продавали у себя дома или на рынке. Помимо кустарных мастерских разнообразного профиля, уже в эти первые месяцы было открыто несколько комиссионных магазинов, закусочных, бань, появились ломовые извозчики.
Процедура открытия ремесленных и торговых точек была такова: желающий подавал заявление в торгово-промышленный отдел горуправления, который должен был через своих инспекторов проверять пригодность помещения для указанной цели, профессиональную подготовленность заявителя и т. п. При открытии закусочных заключение давал и городской санитарный врач, которым еще в августе был назначен выпускник Смоленского мединститута Г. В. Никольский, а его коллега по выпуску Эльза Рейнгольдовна Варик, по национальности эстонка, тогда же назначена заместителем городского врача, то есть заместителем заведующего Горздравотделом. Все эти материалы, то есть заявления и отзывы инспекторов, начальник торгового отдела докладывал мне. В некоторых случаях я вызывал при этом и самого заявителя. Если я соглашался удовлетворить заявление, то делалось соответствующее представление в 7-й отдел фельдкомендатуры, который и выдавал удостоверение, запрещавшее военным вмешиваться в ход дел этого предпринимателя. Оно предохраняло его от мародерства солдат. Случаев отказа в выдаче такого удостоверения для разрешенных мною предприятий я не помню.
Торговля с рук в разных частях города началась тоже уже в августе, но официальное открытие рынка, по согласованию с фельдкомендатурой, произошло на прежней базарной площади в Заднепровье в ноябре 1941 года. Площадь была огорожена колючей проволокой. При входе повешено объявление фельдкомендатуры о запрещении чинам германской армии входа туда. Организован штат рынка: заведующий рынком М. А. Пономарев, освободившийся от работы в паспортном отделе по окончании регистрации населения, рыночные контролеры, получавшие рыночный сбор с желающих торговать там; из них помню М. Ф. Гудкова. При рынке была лаборатория для проверки доброкачественности съестных товаров; она подчинялась санитарному врачу. Я неоднократно приезжал на рынок и проверял уплату рыночного сбора. Случаи отсутствия квитанций в уплате этого сбора были, но постепенно сокращались, так как контролеры побаивались меня.
Так как торговля, помимо этого рынка, всё же продолжалась также на Рачевке и на месте прежнего верхнего рынка на Молоховской площади и носила систематический характер, то я оформил в комендатуре открытие еще двух рынков в указанных местах. Они действовали на тех же основаниях, что и Заднепровский рынок. Посещаемость всех рынков была очень большая. Продавались и продовольственные товары местного происхождения, одежда, обувь и др. вещи; продавались и товары немецкого происхождения – консервы, вина, водки и т. п., хотя продажа их официально запрещалась.
Мне, будучи во Владимирской тюрьме, году в 1953 пришлось прочесть книгу Т. Логуновой «В лесах Смоленщины». В этой лживой, неопрятной книжонке, в которой пренебрежение автора к читателю доходит до того, что она не позаботилась даже о соответствии географических и топографических данных, ею приводимых, фактическому положению вещей, говорится среди других баснословных рассказов о рынках, на которых бывали только крысы и немецкие солдаты. Как раз последних-то на рынке и не было. Покупателей же и продавцов из местного населения и пригородных деревень всегда было много.
Вопрос о публичном доме
Как-то в середине сентября, уже в послеобеденное время, городской врач К. Е. Ефимов сказал мне, что я приглашен в фельдкомендатуру вместе с ним и главным врачом венерической больницы В. Ф. Раевским. По приходе нас туда, сразу же началось совещание в кабинете начальника 7-го отдела оберрата Грюнкорна, в котором из немцев, кроме Грюнкорна, участвовали гарнизонный врач Дезе и переводчик зондерфюрер Гиршфельдт. Дезе обратился ко мне с просьбой выделить подходящее помещение для организации в нем публичного дома, назначить хозяйку его и укомплектовать его по возможности подходящими женщинами. Я был удивлен и рассержен таким предложением и резко заявил, что свободных помещений в моем распоряжении нет, что лиц, подходящих на такую работу, я не знаю и что вообще я категорически протестую против открытия подобного заведения в Смоленске.
Выслушав перевод моего заявления, Дезе спросил, думаю ли я, что русские женщины вообще не будут иметь связей с немецкими солдатами? На что я отвечал, что не думаю так, даже уверен, что подобные связи будут и в большом количестве, но что определенная женщина будет иметь связь с определенным солдатом, ей понравившимся, а не с каждым желающим ее; что проституция в том виде, в каком она была до революции, давно уже исчезла, и памяти о ней не сохранилось. Хотя внебрачные, даже случайные связи имеют место, но они не носят характера проституции, и восстанавливать ее теперь будет позорной ошибкой, в которой я во всяком случае принимать участия не буду. Дезе слушал это, пожимая плечами, и говорил, что организация публичного дома служила бы охране здоровья как солдат, так и женщин. Он спрашивал также о развитии венерических заболеваний в Смоленске до войны, на что В. Ф. Раевский привел какие-то цифры.
Вообще же он, как и К. Е. Ефимов и Грюнкорн, хранили молчание. Гиршфельдт, помимо перевода, делал некоторые замечания к моей полемике с Дезе: например, после моих слов, что я не знаю подходящей кандидатуры на роль хозяйки проектируемого заведения, он, смеясь, сказал: «А Леонтьева? Она вполне подошла бы». Имелась в виду Т. А. Леонтьева, работавшая тогда в качестве заведующего канцелярией административного отдела горуправления. Наконец, Грюнкорн заявил, что он доложит своему начальству мои соображения по этому вопросу, пока же вопрос остается открытым. На этом совещание закончилось. Больше к этому вопросу не возвращались, публичный дом в Смоленске открыт не был.
Источник
-
Нет в наличии
от 500 руб. -
