Выпуск "Алфавита инакомыслия" с Андреем Гавриловым посвящен "диссиденту в органах" капитану Виктору Орехову, решившему всеми силами помогать правозащитникам

Иван Толстой: Виктор Алексеевич Орехов. У меня впечатление, будто сегодня мы будем говорить о вывернутой наизнанку перчатке. Обычно героями наших программ становились инакомыслящие из народа, из интеллигенции, из любых других слоев общества, но люди, которые самостоятельно, не делая никакой специальной карьеры в этом отношении, пришли к своим собственным убеждениям о природе советского коммунистического, большевистского строя, выработали какие-то несогласия с этим строем и затем жили в соответствии со своими этическими новыми установками.

Наш случай сегодня совершенно иной. Наш случай – это случай капитана государственной безопасности, который пришел как бы с другой стороны. Шпионы приходят "с холода", а Виктор Орехов пришел из теплого кабинета, из КГБ, но пришел по существу к тому же. К тому, что творимое зло не должно быть терпимо, и насколько он может с этим злом бороться, настолько он будет это делать. Интересно, Андрей, когда впервые вы услышали это имя?

Александр Гаврилов: До подготовки к нашей программе я был готов сказать, что это было в эпоху перестройки, когда появились первые статьи, телепрограммы, ему посвященные. А потом я вспомнил, что, будучи достаточно далеко от диссидентских кругов – я никогда не был ни внутри диссидентского движения, не был лично знаком практически ни с кем из наших героев, – я слышал эту фамилию, но не придал этому большого значения. Уже перечитывая его биографию, статьи 90-х годов, я вспомнил, что в одном доме, где я регулярно читал "Хронику текущих событий", я услышал фразу, что есть такой Орехов, сотрудник КГБ, который помогает диссидентам.

То ли я решил тогда по молодости лет, что ничего нет более естественного для нормального человека, нежели помогать диссидентам (дурацкая точка зрения, я понимаю), то ли по какой-то другой причине, хотя факт разговора мне запомнился, для меня эта история не получила развития. Вполне возможно, что я решил, что это одна из диссидентских легенд. Орехов тогда не был даже арестован.

Иван Толстой: У меня случай был прямо противоположный вашему. Я тоже давно услышал фамилию Орехова, абсолютно не могу сказать, когда и при обстоятельствах, но я услышал, что есть некий сотрудник КГБ, который подсказывает диссидентам, чтобы они остерегались, что у них будет обыск, что их могут арестовать, что может быть организована какая-то против них провокация, и абсолютно этому не поверил. Не может сотрудник КГБ пойти на то, чтобы помогать диссидентам, оставаясь при этом кагэбэшником. Не по моральным причинам, а потому, что слишком опасно, мне казалось, что все под колпаком. КГБ свой имидж продвигал именно таким.

Ведь в чем был главный секрет советской власти? В том, что у нас ничего не работает, у нас ничего нет, на самом деле мы никому не опасны. Это и был главный военный секрет, который должны были все поддерживать. От нашей нищеты, от разгильдяйства, от "авось" ничего не работало, ракеты не летали, взрывпакеты не взрывались. Было много грубости и хамства, было много запугиваний и "распальцовки", но ни черта не стреляло и не работало, а если стреляло, то в качестве исключения. Но это нужно было таить.

Мне казалось, что КГБ – всемогущая организация, поэтому в ней зарождение диссидентства было просто невозможно. Тогда, конечно, я не мог объяснить противоречие, почему же сбегают из КГБ, почему остаются за границей, почему предатели существуют. Мне казалось, что это специальные подставные утки, лже-побеги и провокации. С другой стороны, я уже тогда читал журнал "Былое", историко-революционный журнал начала ХХ века, и знал, что к Владимиру Львовичу Бурцеву, к одному из главных руководителей "Былого" (вместе с Павлом Щеголевым), приходил человек из охранки – Бакай, – предложил свою помощь, и только благодаря этому Бурцев выявил провокаторов, вышел на Азефа и установил, что Азеф работает на обе стороны.

Такие люди были, но мне казалось, что то была романтическая эпоха, а в нашу эпоху такое невозможно. Тем не менее, оказалось, что Клеточников действительно существует. Клеточников – это тот в среде народовольцев, который приходил из тайной полиции и выдавал народовольцам тайны государства, планирование против них специальных операций. Такой Клеточников был и в КГБ, и звали его Виктор Алексеевич Орехов.

Александр Гаврилов: Давайте вернемся к нашему герою. Потому что это единственная будет наша с вами программа, посвященная сотруднику КГБ. Я как-то не предвижу дальнейших наших героев из этой организации. Это человек с уникальной судьбой, потому что второго такого в истории диссидентского движения или околодиссидентских кругов не было.

Иван Толстой: Давайте обратимся к его биографии. "Виктор Алексеевич Орехов родился в 1944 году в городе Сумы, Украинская ССР. Он бывший капитан Пятого управления КГБ СССР, помогавший советским диссидентам", – так начинается справка о нем в "Википедии". Срочную службу он проходил в пограничных войсках. Учился в Высшей школе КГБ имени Дзержинского, второй факультет – это факультет разведки и контрразведки. Выучил турецкий язык. По-видимому, планировалась его отправка на Восток. Работал в Москворецком районном отделе КГБ в Москве. Младший оперуполномоченный, звание – лейтенант. Обслуживал Институт текстильной промышленности, работал с иностранными студентами. Работал в Московском областном управлении Пятого управления КГБ, идеологическая контрразведка. В качестве поощрения по службе был отправлен в заграничную командировку, неофициально рассматриваемую как отпуск, сопровождал труппу Большого театра СССР в течение более чем двухмесячных гастролей по Японии. Арестован в 1978 году "за предупреждение диссидентов об обысках и арестах". Судим Военным трибуналом, приговорен к 9 годам лишения свободы по статье 260, пункт А. Следователем по делу Виктора Орехова был Анатолий Трофимов, впоследствии глава Московского УФСБ. Мы запомним эту фамилию, потому что во второй половине нашей программы мы вернемся к этому человеку.

Александр Гаврилов: Мне очень нравится выражение "обслуживал Институт текстильной промышленности" – это потрясающая совершенно фраза из "Википедии", примерно на уровне "пользовал" – "пользовал Институт текстильной промышленности".

Иван Толстой: Или, как сегодня сказали бы: квадрат был установлен разведчиками, и артиллерия отработала по нему.

Александр Гаврилов: Этот новояз, который проникает уже всюду, в том числе даже в "Википедию", иногда сам себе подставляет ножку, потому что ты представляешь себе совершенно другую, абсолютно чудовищную картину. Нет, чтобы написать, что в сферу его профессиональных интересов входили иностранные студенты Института текстильной промышленности. Все было бы понятно. А вот "обслуживал"… Он был обслугой этого института, так получается?

Иван Толстой: Дальше – лагерное заключение. Орехов писал из лагеря советским начальникам, в том числе Брежневу, Андропову, кому только ни писал, но отсидел он свой срок полностью, вышел и дальше стал относительной звездой перестройки. Действительно, это случай был нечастый, хотя многие сотрудники КГБ перешли на сторону демократии, влились в демократическое движение, но Орехов среди них отличался этой особенностью своей судьбы. И все складывалось, казалось бы, неплохо, если бы не новое уголовное дело. Но о нем мы поговорим позднее.

А сейчас интересно то, что Орехов, отсидев три года по второму, не политическому делу, чисто уголовному, уехал за границу и там затерялся. Затерялся намеренно, чтобы не стать объектом очередной мести. Говорят, работал, развозя пиццу. С тех пор он давно на пенсии и живет какой-то частной жизнью под вымышленным именем.

Александр Гаврилов: Могу здесь открыть маленький секрет. Когда мы с вами были в Америке, брали интервью у будущих героев нашей программы, у диссидентов и инакомыслящих, у нас была идея найти Виктора Орехова. Но мы узнали, что он избегает контактов и, судя по всему, на это у него есть очень веские причины, может быть более веские, чем у любого другого политического эмигранта. Мы решили, что будет не совсем правильно нарушать эту его волю. А теперь уже появились и книги о нем, и фильмы, и всю необходимую информацию мы можем почерпнуть из интервью, которые он дал другим людям.

Иван Толстой: Еще в 2011 году во французском издательстве вышла книга известного французского журналиста Николя Жалло "Диссидент из КГБ". Тогда же, насколько я понимаю, Жалло помогли найти Орехова в Америке, он 10 лет его искал, и он тогда же снял и фильм о нем. Этот фильм доступен на YouTube. И мы с вами, Андрей, для нашей программы возьмем фрагмент из звуковой дорожки, потому что это совершенно уникальная вещь. Виктор Орехов рассказывает о себе, о свой мотивации, о своем прошлом, о том, как он пришел к пониманию того, что он стал понимать, какие книги он читал, как он предупреждал диссидентов.

Виктор Орехов: Сама литература, конечно, большое производила впечатление на людей, которые могли мыслить, могли думать. Я думаю, что я на тот момент тоже мог мыслить и думать, поэтому, естественно, на меня она тоже произвела впечатление. Большое впечатление произвел и "Архипелаг ГУЛАГ". Особенно я гордился тем, что одним из первых в Советском Союзе прочитал последнюю книгу, последний том. Если сказать грубо, это действительно впечатление насилия правительства и руководства компартии над своим народом. Все это показывало, что действительно у нас не кто-то под колпаком, а весь народ под колпаком, народ у нас в зоне. Все вокруг – это зона. Такое складывалось впечатление, но это была, собственно говоря, правда. Жесткое производит впечатление на психику, когда ты думаешь, что делаешь полезное и нужное дело для своей родины, и в то же время ты узнаешь, что ты творишь страшные вещи.

Девчонок-комсомолок преследовали за то, что они прочитали книжку "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?". Они были не только комсомолками, ученицами, они работали в метеоцентре. Вся жизнь была бы испорчена, если бы я повел себя так, как обычный кагэбист. Во-вторых, чтобы действительно люди не думали о КГБ как об организации, которая, не разобравшись, ломает судьбы, начинает что-то делать. Я составил бумажку и научил их, как ответить, если их будут спрашивать, что они нечаянно купили вместо какого-то известного детектива или любовной истории, французского романа, который хотели купить на книжном нелегальном рынке возле "Детского мира", а им подсунули это, они только это увидели на работе, не могли ничего сделать, поэтому так получилось. Толком не читали, никому не говорили об этом. Как узнали, я не знаю. Кто-то донес.

Но факт тот, что я беседовал с ними и написал бумажку. Так написал бумажку, что написали вроде как профилактика сделана, и все закрыли. Но при проверке посмотрели: зачем это хранить в архиве? Вообще уничтожили.

Я получил несколько материалов по проверке нескольких лиц. Одни были одиночки, которые что-то высказывали против советской власти. Среди них были проверочные материалы на Морозова. Я старался завоевать его доверие, получать, естественно, литературу, которая меня тоже интересовала. Начальство настаивало на том, чтобы подготовить его к вербовке, сделать его негласным сотрудником КГБ, чтобы получать информацию.

Естественно, я прекрасно понимал, что из него не получится этого, потому что он только может по своей недальновидности что-то сделать, что-то сказать. Конкретно сотрудничать он, естественно, не будет. Я брал у него какую-то литературу, которую я у него должен был просто изъять. То есть мы должны были, зная, что у него эта литература есть, просто-напросто прийти к нему с обыском, изъять, записать. В принципе он был готов к тому, чтобы отправиться по этапу. Он мне стал доверять, я ему сказал: "Я просто тебе говорю как человек – честное слово, что я тебе это верну, нигде это не будет зафиксировано".

История с Григоренко меня просто и поразила, и убила. Я интервью с Григоренко слушал, кстати, у Морозова, когда Григоренко навзрыд плакал и говорил: "За что это сделали? Меня лишили родной земли и лишили даже быть похороненным в родной земле". Когда заслуженный генерал, действительно прослуживший столько – это было, конечно, шоком очень сильным чисто психологически, как обращается с нашими же людьми наше правительство, которое эти люди защищали. Думаешь: кому ты присягал? Я знал точно, во все верил, все это видел, видел документы, которые готовятся, чтобы лишить его гражданства еще до его выезда, предупреждал же сам.

Знаете, все-таки была какая-то доля того, что вдруг он приедет обратно, вдруг все-таки не могут лишить. Потому что Григоренко проводит за границей антисоветскую пропаганду и агитацию, лишить его гражданства Советского Союза. Это какая-то капля, которая решила: или мне тут не место, нужно уходить, а просто так оттуда не уйдешь, или просто хотя бы чем-то помочь этим несчастным, бедным людям, которые страдают ни за что, за свой взгляд на жизнь, за то, что они хотят, чтобы у нас было цивилизованное общество, а не общество чуть ли не рабовладельческое. Мы говорим "тоталитаризм" мягко, а практически страна рабов.

Иван Толстой: Это были фрагменты из беседы, можно сказать, из исповеди Виктора Орехова. Передача с ним записана в 2011 году французским журналистом Николя Жалло, который впоследствии по материалам этой беседы, собрав еще биографические разнообразные документы, выпустил книжку "Диссидент из КГБ". Эта книга теперь доступна и на русском языке, она вышла в издательстве "Нестор-История" в 2022 году.

Андрей, как вообще вы оцените, если вам нужно с подрастающим, молодым, интересующимся поколением разговаривать, с детьми или с друзьями ваших детей или внуков, как вообще расскажете о феномене Орехова? Что это за случай, с вашей точки зрения? Ведь для вас эпоха 70-х годов – это такое неутихающее вчера, это время, когда вы были уже абсолютно взрослым и все понимающим человеком.

Александр Гаврилов: У меня очень сложное отношение к феномену Виктора Орехова. Я прекрасно понимаю мотивацию тех диссидентов, которые о нем вспоминают с теплотой, то есть тех, кому он действительно реально помог. Он не мог помочь, судя по всему, избежать ареста, но он мог помочь во время обыска или не заметить некоторые компрометирующие материалы, или, заметив их, по-другому оформить протокол обыска – это реальные случаи, о которых мы знаем. Или, как один из первых его подобных эпизодов, он мог помочь девочкам, которые попались с самиздатом, со статьей Амальрика "Доживет ли СССР до 1984 года?", реально избежать ареста. Это было очень незначительное, даже с советской точки зрения, правонарушение, тем не менее, попадись они кому-нибудь другому, то вполне возможно их судьба была бы совершенно другой, намного страшнее. Им очень повезло, что они попались Виктору Орехову.

Все это я знаю и, конечно, он заслуживает низкого поклона. Прав был Александр Даниэль, который, написав одно из послесловий к книге Николя Жалло, говорит о том, что, конечно, диссиденты испытывают определенное чувство вины, что Орехов был забыт, получается, будто они его отодвинули в сторону. Это все так.

Но со стороны, глядя на всю эту историю, я не могу не задаться одним вопросом: а что было до прозрения? Я не сторонник классической точки зрения, что если покаялся, значит, искупил грех. Для меня это не всегда так. И то, что он обслуживал Институт текстильной промышленности, то, что он писал отчеты, которые вполне возможно испортили жизнь не одному человеку, то, что он следил за Большим театром, за артистами Большого театра – это все говорит о том, что человек был абсолютно мне чужд и для меня неприятен. Он прозрел и решил искупить вину – это факт его биографии. Он сделал, что мог, для того, чтобы эту вину искупить, сделал немного, был арестован, знал об этом, шел на это сознательно.

Могу ли я считать, что он полностью искупил свою вину, я, человек, которому не грозили аресты, которому, соответственно, он не мог помочь, а именно, повторяю, взгляд со стороны? Я считаю, что нет. Я считаю, что вина органов и каждого отдельного сотрудника этой чудовищной организации, каждого отдельного винтика, если цитировать идейного отца всего того, что происходило, столь велика, что искупить ее полностью им не удастся. Если ему с этим легче жить теперь после того, что он сделал, слава богу, я не мстительный человек. Но считать, что мы получили нового героя, рыцаря в сияющих доспехах, я не могу. Он совершил очень много плохого, он попытался это плохое как-то искупить ему доступными способами. Способов (все, кто прочтут книгу или посмотрят фильм, смогут в этом убедиться) было не очень много, и они были не очень хороши, потому что самые главные диссиденты, разумеется, ему не доверяли, ему пришлось найти очень странные обходные пути, чтобы им доказать свою искренность. Хорошо, я рад, что человек как-то попытался очистить свою совесть.

Иван Толстой: А как же на этих весах вы представляете тех, кто не работал в КГБ или в НКВД, кто был правоверным коммунистом или кто был коммунистом-романтиком и потом пришел к отрицанию советской морали и советской власти, кто стал инакомыслящим самостоятельно, без этого чудовищного кагэбэшного опыта? Они большие "праведники"?

Александр Гаврилов: Они, насколько я понимаю, никакой институт не обслуживали, если мы говорим о людях, которых мы исключительно оцениваем по их убеждениям, они ни на кого не писали доносы, они просто верили во что-то, в чем потом разуверились. Герой одной из наших прошлых программ Лев Копелев пишет, что был правоверным комсомольцем. Я знаю его сверстников, у которых эти абзацы вызывали ярость. "Он что, глупее меня?", – говорил мне один ровесник Копелева. "Почему я понимал в 18 лет всю продажность и весь сволочизм того, что происходит, а он, видите ли, не понимал?". Не понимал, да, у всех жизнь складывается по-своему. Но он не успел, не смог или не захотел делать кому-то гадости.
Иван Толстой: Но он же участвовал в собраниях, поднимал руку, голосовал "за", у кого-то рушилась карьера, а иногда и покруче. То есть, вина на Копелеве тоже значит лежит?

Александр Гаврилов: В конце концов, мы все знаем, что когда вы идете в булочную покупать батон, то своей уплатой налога вы финансируете и КГБ, и армию, и все остальное. Я так понимаю, что все-таки какая-то разумная черта должна быть в этих рассуждениях.

Иван Толстой: А вот какая, интересно, черта? Можно ли ее словами выразить?

Александр Гаврилов: Не знаю. Наверное, можно, но не готов сейчас ответить на этот вопрос. Не забывайте, что подавляющее большинство несогласных, инакомыслящих, диссидентов прошли через пионерию, где они тоже поднимали руки, когда кого-то откуда-то исключали, делали кому-то козью морду. Где-то есть та грань, с одной стороны которой это участие в свальном грехе, а после чего ты уже должен быть нормальным человеком, ты должен понимать, что ты делаешь. Мне кажется, что нащупывание этой грани у каждого человека свое. У Орехова это проявилось тогда, когда эти девчонки попались ему, он понял, что в его власти сломать им судьбу, он этого не сделал – вот это была его черта.

Но мы-то со стороны можем смотреть, что было до этого, мы же не Орехов, каждый сам переступает какую-то черту в каком-то определенном возрасте. Я очень хорошо помню, что в первом классе я наябедничал на своего приятеля, который принес в школу муляж пистолета. Ну да, я в этом виноват, я абсолютно спокойно признаю эту вину, считая, что моя линия, моя граница все-таки находится не в этом моменте.

Иван Толстой: Теперь обратимся к исторической записи. 16 августа 1995 года на наших волнах в программе Владимира Тольца, которая называлась "Орехов и Трофимов", вышел сюжет, посвященный продолжению судьбы нашего сегодняшнего героя.

Владимир Тольц: Речь пойдет о двух в прошлом сослуживцах, о двух людях с простыми русскими фамилиями – Орехов и Трофимов. Повод для этого – недавний излом и очередное переплетение их судеб. 21 июля первый из них, владелец швейного ателье Виктор Орехов, был приговорен к трем годам строгого режима за "незаконное хранение огнестрельного оружия". Второй, Анатолий Трофимов, хранит свое огнестрельное оружие на законных основаниях. Недавно он стал начальником ФСБ по Москве и Московской области и заместителем директора ФСБ России. Вот, что рассказывает о них Марк Дейч.

Марк Дейч: Впервые капитан Комитета государственной безопасности Виктор Орехов был арестован в 1978 году и приговорен закрытым судом к 8 годам лишения свободы. В середине 70-х годов Орехов служил в УКГБ по Москве и Московской области в печально знаменитом Пятом управлении, занимавшимся политическим сыском и борьбой с инакомыслием. Не знаю, что побудило его тогда помогать правозащитникам. Может быть, пришедшее со временем понимание творимого над ними беззакония, а, может быть, обыкновенная человеческая симпатия к этим людям, которые весьма малым числом противопоставляли себя безжалостной государственной машине.

Так или иначе, Орехов установил связь с правозащитниками, он предупреждал их о готовящихся обысках и арестах, передавал им пропуска на открытые суды над диссидентами, после чего мировое общественное мнение получало возможность узнать о том, что в действительности происходило на этих процессах. Почти никто из правозащитников не знал тогда Орехова ни по имени, ни в лицо. Его прозвали "Клеточниковым" по аналогии со знаменитым народовольцем, служившим в Третьем отделении и предупреждавшим членов "Народной воли" о готовящихся против них мерах. Вот что говорит о Викторе Орехове основатель Московской Хельсинкской группы профессор физики Юрий Орлов.

Юрий Орлов: Я думаю, что работники бывшего КГБ, такие сталинисты, как Трофимов, ненавидят Виктора Орехова потому, что он работал в КГБ. Работая с правозащитниками, он понял, что правозащитники правы, и начал им помогать. Это совершенно героический поступок. Потому что это человек, который верил, что органы защищают справедливый режим, который пришел совершенно самостоятельно к выводу, что это все неправильно, что это все ложно. Придя к такому выводу, самостоятельно же решил действовать в защиту правозащитников. КГБ считал его предателем. Трофимов его ненавидит особенно, потому что именно он же и вел тогда его дело.

Марк Дейч: Юрий Федорович, не хотите ли вы всем этим сказать, что то, что произошло с Виктором Ореховым, – это, в первую очередь, месть бывшего Комитета государственной безопасности, его бывших коллег?

Юрий Орлов: Я подозреваю, что это так.

Марк Дейч: Кстати, благодаря Виктору Орехову правозащитники в свое время сумели попасть на процесс по делу Юрия Орлова и рассказать всему миру о том, что на нем происходило. Тогда, в конце 70-х, он получил 8 лет лагерей, которые оттрубил от звонка до звонка. Таким, как Орехов, ни условно-досрочное, ни иное преждевременное освобождение не полагалось. Конец срока Виктора Орехова пришелся на начало перестройки. Он ушел в бизнес, правда, не бог весть какой, стал владельцем небольшой швейной мастерской. При этом частенько выступал на различных конференциях, посвященных КГБ. Знание сего ведомства изнутри, да к тому же Пятого политического управления, давало ему неоспоримые преимущества перед бывшими разведчиками и контрразведчиками. По-видимому, это преимущество и сыграло роковую роль в новом деле Виктора Орехова. На его разоблачения комитетчики как будто не обращали внимания, делая вид, будто их бывший коллега им безразличен. Они ждали своего часа и дождались.

Около полугода назад некий знакомый Орехова из города Сумы привез ему пистолет системы "Парабеллум". Пистолет был неисправен, в нем отсутствовал ударный механизм, в просторечье "боек". Стрелять из "Парабеллума" было нельзя, фактически и юридически оружием он не являлся. В апреле нынешнего года Виктор Орехов, отправляясь на деловое свидание, взял "Парабеллум" с собой, по его словам, в качестве "пугача". Орехова можно понять: в наши дни предпринимателя не защищают ни милиция, ни ФСБ. Орехов же, повторяю, был хоть и не бог весь каким, но все же предпринимателем. Его машину остановил патруль, "Парабеллум" был отобран, а спустя несколько дней Орехова известили о том, что против него возбуждено уголовное дело по статье 218, части 1-й – незаконное хранение оружия. Следствие по этому делу шло вяло, Орехова даже не арестовывали, предполагая достаточно мягкий приговор. Обычно в подобных случаях – три года условно.

Поэтому решение суда – три года лишения свободы в лагере строгого режима – было в достаточной мере неожиданным и для него самого, и для его адвоката. Во время следствия и судебного процесса были допущены весьма серьезные нарушения. Одно из них таково: во время следствия "Парабеллум" был отправлен на экспертизу с нарушением всех возможных процессуальных норм, в результате чего у следователей была возможность заменить недостающие или неисправные детали пистолета. В результате появилось заключение экспертизы: пистолет исправен, из него можно было стрелять. Возникает вопрос: почему во время процесса защитник Орехова не обратил внимание суда на столь явное нарушение? Ответ прост: уже после окончания процесса адвокат признался жене Орехова в том, что на него "оказывалось сильнейшее давление сверху".

Еще более серьезное нарушение процессуального права произошло в зале суда. Когда судебное разбирательство было завершено, и судья Григорян вместе с судебными заседателями удалилась в совещательную комнату для вынесения приговора, туда же вошла прокурор Бабинова и оставалась там до вынесения приговора. Находившиеся в зале слышали ее громкий голос, которым она что-то втолковывала суду. По этому поводу имеются письменные показания свидетелей из публики. И тут возникает второй вопрос: можно ли считать законным приговор, вынесенный при непосредственном участии прокурора?

Вопросов в новом деле Виктора Орехова немало, оно, похоже, вдохнуло свежую струю в российское правозащитное движение. В Москве распространено обращение всем людям доброй воли, возле Генеральной прокуратуры прошли пикеты в защиту Виктора Орехова. Активизация правозащитников не случайна: они высказывают серьезные опасения за жизнь бывшего капитана КГБ. Дело в том, что вся эта история с "Парабеллумом" произошла вскоре после назначения на пост начальника ФСБ по Москве и Московской области и одновременно заместителем директора ФСБ генерал-полковника Анатолия Трофимова. Именно его помянул основатель Московской Хельсинской группы физик Юрий Орлов. Анатолия Трофимова знают многие правозащитники, прежде всего те, чьи дела он вел, а таких было немало. Александр Подрабинек вспоминает об Анатолии Трофимове.

Александр Подрабинек: Он производил серьезное впечатление. Многие следователи Пятого управления – это люди, которые пришли туда на работу из ЦК ВЛКСМ, из всяких отделов идеологии, в них чувствовался непрофессионализм, это были не следователи – это были как бы идеологи в КГБ. Этот человек был профессиональным следователем, он производил впечатление человека хваткого, цепкого. Надо сказать, что допрос, который он мне учинил, существенно отличался от допросов, которые проводили раньше. Допрос продолжался около часа, отнюдь не сразу же я понял, зачем он пришел, чего хочет, потом как-то выяснилось. Уже тогда можно было понять, что это человек, который очень точно знает, чего он хочет, к чему он стремится. В целеустремленности ему не откажешь.

Что касается методов, которыми он добивался своих целей, то об этом лучше свидетельствует "Хроника текущих событий", могут рассказать люди, дела которых он вел, занимая должность сначала следователя УКГБ по Москве и Московской области, а потом заместителя начальника Следственного отдела УКГБ. Что еще можно сказать о Трофимове? Невозмутимый, целеустремленный, совершенно очевидно, что человек безжалостный и способный повышать свою квалификацию, способный, очевидно, добиваться в этой жизни того, что он себе наметил.

Марк Дейч: Воспоминания о Трофимове Александра Подрабинека дополняют воспоминания Виктора Орехова. К сожалению, по вполне понятным теперь причинам у нас нет сейчас возможности записать на пленку его голос, но от этого заметки бывшего капитана КГБ не становятся менее достоверными.

"Трофимов всегда говорил, – вспоминает Виктор Орехов в интервью газете "Экспресс-хроника", – что в нашей системе, то есть в КГБ, он продвинется далеко. Я недоумевал: каким же образом? Я знаю его примерно с 1966 года, когда пришел на практику в Сокольнический отдел КГБ, ему доверяли. Вскоре он стал вести диссидентские дела. Помню, когда шло дело Юрия Орлова, Трофимов посылал меня взять справку, не было ли у Орлова в детстве травмы головы. У высшего начальства было намерение пустить Орлова по психиатрии. Толя – это человек, который будет выполнять все, что скажут сверху, все абсолютно. Он будет фальсифицировать дела, как это он делал и с моим делом. Он напористый, наглый, ради исполнения воли начальства готов сделать, что угодно.

Однажды, уже во время моего следствия, Трофимов откровенно сказал мне: "Я добьюсь того, чтобы у нас в КГБ были свои трибуналы, чтобы таких, как ты, мы судили самостоятельно, и никто об этом не знал". Это была именно его идея, а не веяния начальства, не намерения властей. Не знаю, будет ли теперь Трофимов воплощать свою идею в жизнь, но он сделает все, чтобы удержаться на своем посту. По образованию и интеллектуальному уровню Трофимов останется на уровне рядового следователя периферийного райотдела, какие бы должности он ни занимал. Он закончил Первый факультет Высшей школы КГБ, выпускающий следователей особых отделов. Их натаскивали на то, чтобы разбираться в воинских преступлениях. Как он будет исполнять обязанности заместителя директора Федеральной службы безопасности, трудно представить. Если демократию в России решили похоронить и вернуть то, что было раньше, то Толя самый подходящий для этого человек, он будет сажать всех, только укажи пальцем. И он не думает о том, что делает, он исполняет приказы. Это страшный человек".

Марк Дейч: Так завершает свои воспоминания о генерал-полковнике Анатолии Трофимове бывший капитан КГБ Виктор Орехов. Скорее всего, назначение Трофимова на должность заместителя директора ФСБ и начальника управления ФСБ по Москве и Московской области неслучайно. Вероятно, необходимость в таких людях, если и исчезла на короткое время, то теперь вновь возникла, и такие люди востребованы. Весьма вероятно, что это назначение является одним из звеньев цепи кадровых перестановок в КГБ, которые начались после августовского путча 1991 года. За минувшие четыре года Михаил Барсуков – пятый по счету руководитель сего ведомства. По сведениям из конфиденциальных источников, Барсуков согласился на переезд из Кремля только при условии реорганизации ФСБ, план которой якобы заявлен самим Барсуковым.

Согласно этому плану, Федеральная служба безопасности в ближайшее время будет сильно расширена и, прежде всего, за счет присоединения к ней Федерального агентства правительственной связи и информации и Главного управления охраны, которые в не столь давние времена были отторгнуты от КГБ. По данным из тех же источников, не исключается и возврат в лоно КГБ-ФСБ пограничных войск. При этом Следственный комитет в ФСБ уже воссоздается, а будет ли воссоздан политический сыск, по-видимому, вопрос лишь времени. Подтверждение тому – назначение на один из ключевых постов в ФСБ несгибаемого борца с инакомыслием Анатолия Трофимова. Вот, что думает о перестановках в верхушке ФСБ полковник КГБ в отставке, бывший резидент советской разведки в Дании Михаил Любимов.

Михаил Любимов: Я думаю, самая разумная реформа, которая была, хотя ее многие считают развалом КГБ, – это децентрализация КГБ, превращение его в отдельное ведомство, в разведку, в контрразведку, в службу перехвата информации. Что произошло дальше – это уже сплошной анекдот. На мой взгляд, начиная с 1991 года все реформы внутри ФСБ (она, к несчастью, стала политическим заложником нашего руководства) играют против системы безопасности в стране. Ликвидация "Вымпела", разгон "Альфы" в тот момент, когда нарастал терроризм в стране. На мой взгляд, все это очень сильно подорвало, во-первых, мораль внутри ФСБ, во-вторых, сделало ее недееспособной. Все последние годы, особенно начиная с 1993 года, я вижу, что очень серьезно это ведомство ослабло, имеет большие трудности в борьбе с преступностью. Тем более, что законодательство постоянно отстает не только с преступностью организованной, но и со шпионами.

Марк Дейч: О назначении Анатолия Трофимова Михаил Любимов отзывается так.

Михаил Любимов: Можно выразить только сожаление, потому что не в интересах руководства нашего нового демократического правительства иметь у руля людей такого типа. Бесспорно, держать людей, которые были связаны с преследованием диссидентов, на руководящих должностях я бы лично не стал.

Марк Дейч: Совершенно иной точки зрения придерживается известный публицист Евгения Альбац, давно занимающаяся темой российских спецслужб.

Евгения Альбац: Я думаю, что назначение генерала Трофимова руководить московской госбезопасностью означает только одно, что власти нужны люди, зарекомендовавшие себя в области политического сыска. Трофимов знает, как надо разговаривать с теми, кто мыслит иначе, умеет их отслеживать и умеет дать соответствующие задания своим подчиненным.

Как происходит назначение? В нашей стране назначают людей на высокие государственные посты либо по принципу личной преданности, либо потому, что власть уверена в том, что именно этот конкретный имярек способен выполнять те задачи, которая она ставит ему. Власть может быть уверена в том, что в Москве госбезопасностью руководит человек, который не будет возражать, когда будут даны указания применить оперативно-следственные мероприятия против людей, которых власть считает себе оппозиционными. Ничего другого ждать и нельзя было. Собственно, еще в декабре 1993 года сам президент Ельцин признал, что все реформы, которые происходили в КГБ, носили исключительно косметический характер. Как вы помните, в этом же указе была замечательная фраза о том, что сохраняется опасность возникновения политического сыска.

Сегодня власть, назначив Трофимова, признала, что эта возможность не только сохранена, но и востребована новой властью. Я полагаю, что все события последнего времени, в том числе и последний указ президента об изменении структуры администрации и возможности подчинения администрации силовых ведомств, само назначение генерала Барсукова руководителем ФСБ, то есть Лубянки, говорит о том, что в стране целенаправленно идет установление тоталитарного режима. Причем, если раньше об этом только говорили политологи, не очень отдававшие себе отчет в том, что они пророчат, то сейчас эта концепция взята на вооружение. Как и следует, в условиях тоталитарного режима необходимо иметь госбезопасность, которая будет отслеживать и пресекать деятельность тех, кто будет думать иначе, поступать иначе, писать иначе. Поэтому это абсолютно логический шаг.

Я думаю, что в ближайшие месяцы мы будем наблюдать укрепление и формирование авторитарного режима, причем в структурной его части, не в части концепции, а в части структуризации именно такого типа режима. Я не знаю, насколько наше отечество способно этому воспротивиться, но если мы этому не воспротивимся, то мы получим, если не ГУЛАГ, в той форме, в которой он был, вероятно, к этому вернуться уже невозможно, то некий колумбийский вариант, когда люди будут просто исчезать, когда людей будут откровенно запугивать, когда людей будут убивать и все это списывать на криминальные элементы.

Марк Дейч: Скажите, пожалуйста, Женя, не кажется ли вам, что ваши выводы несколько глобальны? Ведь речь идет о назначении всего лишь одного-единственного человека.

Евгения Альбац: Если бы назначение Трофимова было исключением из общего правила, то можно было бы так говорить. Хотя люди, когда-то называвшие себя демократами, тот же Ельцин, испытавший на себе все оперативно-следственные мероприятия КГБ (Ельцина подслушивали и дома, и в сауне, и в комнате его тренерши по теннису) назначают на руководство столичной госбезопасности такого человека, у которого репутация с точки зрения демократов не просто негативная, а наихудшая возможная, – это значит, что власти нужны именно такие люди. Кроме всего прочего это же не назначение только Трофимова, назначают Михаила Барсукова руководить ФСБ. Понятно, что идет усиление всей компании генерала Коржакова. И Коржаков, и Барсуков – это люди, вышедшие из КГБ.

Не секрет, что кремлевский пул, в котором служил Барсуков – это была часть 9 управления КГБ. Это люди, несущие ментальность этой организации, демократами их сложно назвать. И последний указ президента, который позволяет полностью подчинить все силовые структуры напрямую фактически Коржакову – это все тоже оптимизма большого не вызывает. Власть совершенно очевидно создает авторитарную структуру, которая в условиях выборного года могла бы контролировать инакомыслящих, неважно, это будут коммунисты или демократы, очевидно, что это будут люди, которые думают иначе, чем думает власть.

Марк Дейч: Указ президента Ельцина о назначении Анатолия Трофимова заместителем директора ФСБ и начальником Управления ФСБ по Москве и Московской области имеет гриф "для служебного пользования". Любопытно, что меньше чем через два месяца после назначения Трофимова на новую должность возникли два дела, связанные с двумя бывшими его подследственными. Первое, правда, назвать делом можно лишь условно. Речь идет о возможном освобождении Сергея Ковалева от должности уполномоченного по правам человека. И хотя президентский указ на сей счет все еще не подписан, глава администрации президента Сергей Филатов говорил об этом как о принятом решении. Бывший капитан КГБ Виктор Орехов, в отличие от Сергея Ковалева, не защищен депутатской неприкосновенностью и посему осужден на три года лагерей по явно сфабрикованному делу. Все это может быть случайным совпадением, а может быть и симптомом нового политического курса.

Иван Толстой: Необходимо добавить, что 20 февраля 1997 года Трофимов был уволен, по мнению некоторых СМИ, в результате депутатского запроса Юрия Щекочихина. Уволен с формулировкой "За грубые нарушения, вскрытые проверкой Счетной палатой Российской Федерации, и упущения, допущенные в служебной деятельности", спустя два дня после того, как двое его подчиненных были задержаны за торговлю героином. А 10 апреля 2005 года на улице Клязьменская в Москве в 19.40 неизвестный расстрелял Трофимова возле его дома в его автомобиле джип "Гранд Чероки". Ранение получила также его жена, сидевшая в автомобиле, которая позже скончалась.

Андрей, судьба нашего героя, оказывается, интересна была всегда, Радио Свобода посвящало передачи свои этому человеку. Порыскав в архиве, я нашел целый ряд таких упоминаний – цитаты и отдельные реплики участников правозащитного движения, журналистские обзоры, ссылки на выходившие книги, мемуары диссидентов. Виктор Орехов был под прицелом журналистского внимания на протяжении нескольких десятков лет.

Это был выпуск "Алфавита инакомыслия", посвященного бывшему капитану КГБ, человеку, который выдавал профессиональные секреты диссидентам, участникам правозащитного движения и многих спас от многих проблем. Не всех, не во всем, но все-таки мы не могли не отметить такого поворота событий. И в этом смысле, безусловно, это инакомыслящий, человек, который пошел против шерсти, перешагнул, переступил некую черту, которую очень трудно определить. Тем не менее, она для него была, он ее для себя определил, и он ее переступил.

Источник