И в научной литературе, и в публицистике крепостное право всегда в общем признавалось и признается злом, но при этом — вынужденным и необходимым злом. Утверждается, во‑первых, что крепостничество было естественным следствием длительного процесса социального развития Российского государства, результатом определенных тенденций в этом развитии. Во-вторых, утверждается объективная экономическая и политическая необходимость существования крепостного права на определенном этапе. Оба эти утверждения являются неверными и на протяжении долгого времени мешают правильному восприятию проблемы крепостничества.

Внимательный и непредвзятый взгляд на социальное развитие Московского государства периода XVI — середины XVII века показывает, что российское общество этого времени состояло в основном из лично свободных людей, а те формы личной зависимости, которые были унаследованы из прошлого, постепенно изживались. Даже те крестьяне, что проживали на поместных или вотчинных землях, до Соборного уложения пользовались правом свободного ухода от помещиков в случае отсутствия долговых обязательств.

Юридические нормы вроде введения Юрьева дня имели целью, прежде всего, не закрепощение крестьян, как это часто неверно указывалось еще в советской историографии, а только упорядочение взаимных отношений работников и землевладельцев, сведение к минимуму частных и государственных экономических потерь от несвоевременных крестьянских переходов.

Само Соборное уложение, прикрепив крестьян к господской земле, содержит целый ряд ограничительных мер, предотвращающих превращение крестьян в рабов. В частности, прямо запрещается переводить их с пашни в дворовые слуги, продавать без земли, переселять в другие поместья и вотчины, даже принадлежащие одному владельцу.

Часто в качестве объяснения помещичьего произвола, получившего развитие с начала XVIII века и достигшего невероятных размеров к началу XIX столетия, приводится в пример существование в Древней и Московской Руси института холопства. Доказывается, что рабское положение крестьян и дворовых в дворянских имениях позднего времени, абсолютная власть над ними господ, вплоть до посягательств на жизнь и человеческое достоинство слуг, происходили от давней традиции бесконтрольной власти над домашней челядью еще в старые, дореформенные времена.

Подобные утверждения основаны на ошибочном представлении о положении холопов в Московском государстве. В действительности оно было совершенно несравнимо с полностью бесправным рабским положением дворовых и крепостных крестьян в российской империи. В Московском государстве существовало обширное законодательство, регламентировавшее достаточно подробно взаимоотношения холопов и господ, пределы господской власти над домашними слугами.

Большинство источников происхождения холопства носили добровольный характер. Чаще всего в холопы рядились люди, имевшие нужду в средствах для жизни. Под некоторый заем у будущего хозяина они поступали к нему на службу с обязательством своим трудом возместить полученные деньги.

Эти запреты старались обходить. Одни холопы составляли боевую дружину боярина, ходили с ним в походы, получали долю военной добычи. Другие помещались на господскую землю, занимались сельским хозяйством, платя оброк или отрабатывая барщину, остальную часть произведенного оставляя себе.

Холопами чаще всего были управители боярских вотчин, городских дворов, приказчики в купеческих лавках. Эти люди пользовались особым доверием, обладали значительными личными средствами. Их положение было тем выгоднее, что господин не обладал правом ни свободной продажи холопов, ни тем более правом разделения холопских семей. Холопа можно было подарить или передать в приданое, но во всех подобных случаях семья, жена и дети холопа следовали за ним.

Со временем уходили в прошлое такие древние виды неволи, как военный плен и старинное наследственное холопство, а также некоторые другие, вроде «докладного», распространявшегося в древности на привилегированных слуг — тиунов, управителей, дворских. К концу XVII столетия преобладание получило холопство кабальное, т.е. служба за долг.

А вот путей из холопства на свободу было немало. Военнопленный холоп-иноверец, принявший православие, немедленно получал свободу. Освобождался православный холоп, бывший в плену на чужбине и возвратившийся на родину. Холопская неволя прекращалась также с выплатой первоначального долга господину. Таким образом, источников происхождения холопства становилось все меньше, а способов выхода из него — все больше.

Закон прямо запрещал господину причинять увечья, оскорблять достоинство своих слуг, запрещалось в том числе и сексуальное насилие над своей «рабой».

Несмотря на строгий запрет, не все хозяева могли устоять перед соблазном использовать свою власть над беззащитной женской прислугой, случаи сексуального насилия случались и в Московской Руси. Но и наказание следовало незамедлительно. Насильников без различия звания и чина действительно секли на площади, о чем сохранились свидетельства разных современников-очевидцев. Иностранный резидент при московском дворе, Яков Рейтенфельс, сообщает герцогу Тосканскому о строгости русских обычаев:

Речь здесь не идет об идеализации социальных отношений в дореформенной России. Но важно отметить несомненный факт, что, так или иначе, правительство заботилось о соблюдении справедливого суда и старалось защищать законность. Челобитья об обидах и оскорблениях принимались от всех без исключения подданных, и от наказания за вину не спасали ни знатность, ни родство. Это и было социальной нормой, а все остальное — исключениями из нее.

В «просвещенных» XVIII и XIX веках положение дел переменилось прямо противоположным образом. О том, чтобы крепостной человек мог подать жалобу на своего господина не могло быть и речи по простой причине — такие жалобы были официально запрещены указом Екатерины Второй. Жалобы на помещика принимались отныне к рассмотрению только в одном случае, если это был донос на его противоправительственную деятельность. Поэтому, с какими бы жалобами и воплями о помощи не являлись крестьяне в присутственные места, их не только не выслушивали, но выдавали обратно помещику, нередко предварительно выпоров за казенный счет.

Достаточно сказать, что на печально знаменитую Салтычиху, прежде чем делу был дан официальный ход, крестьяне пытались подать жалобу в течение нескольких лет. Но их неизменно, раз за разом, отправляли обратно, на расправу лютой госпоже. Да и сама Салтычиха не только не была каким-то особенным исключением из ряда русских крепостников, как это любят представлять в учебной литературе и публицистике, но и не являла собой даже примера, слишком выдающегося по жестокости перед другими помещиками и помещицами.

Екатерина Вторая признавала в одном из своих сочинений, что в ее государстве нет ни одного дворянского дома, «в котором не было бы железных ошейников, цепей и разных других инструментов для пытки». А славянофил А.Кошелев, сам служивший предводителем уездного дворянства, писал о своих собратьях по «благородному» сословию:

Жестокие наказания, порка, нередко до смерти, травля собаками стали обычными подробностями крепостного быта Российской империи. Сексуальное насилие над крестьянками со стороны господ творилось повсюду, практически в каждом «дворянском гнезде». Но многие состоятельные помещики предпочитали создать у себя в имении нечто вроде гарема, куда насильно собирали красивых дворовых девушек.

Свидетельства о подобных «развлечениях» повсеместно встречаются в мемуарах современников и полицейских документах. Среди этих гаремных затворниц попадались несовершеннолетние девочки или, наоборот, крестьянские замужние женщины, за красоту насильно взятые господином от законных мужей. Не следует думать, как это пытаются доказать недобросовестные исследователи, что подобные случаи были редки. Вот красноречивое свидетельство А.Герцена о своем родном дяде по отцу. А. А.Яковлев служил одно время не кем-нибудь, а обер-прокурором Святейшего синода.

Видный сотрудник Министерства государственных имуществ, А. П.Заблоцкий-Десятовский, отправленный в провинцию специально для изучения отношений помещиков и крепостных в 1841 году, сообщал в своей докладной записке:

Такова мрачная действительность крепостной России XIX века, засвидетельствованная официальным лицом империи. Излишне говорить, что как указанные Заблоцким, так и множество других подобных «неистовств» оставались совершенно безнаказанными. Крепостные крестьяне и дворовые стали рабами своих помещиков, и господа с поощрения правительства могли теперь поступать со своей крещеной собственностью по своему личному усмотрению.

Нечто даже отдаленно похожее на подобный господский произвол было совершенно немыслимо в Московском государстве дореформенной поры. Причин очевидной деградации норм социальных отношений в поздний период XVIII-XIX веков по сравнению с более ранним временем — несколько.

Одна из них формально-юридическая. Законодательство московской эпохи и в помещичьем крестьянине, и в холопе видит гражданина, или личность; юридическая практика периода империи выводит крепостных людей из правового поля, рядом последовательных указов лишает их статуса граждан, переводя фактически в разряд бесправных рабов.

Но главная причина различия в положении зависимых людей Московского государства и крепостных и дворовых людей эпохи империи в другом. Старое русское общество было строго религиозным. Определяющим признаком принадлежности к этому обществу было православное вероисповедание. Преступление против православного человека, даже холопа или «рабы», оскорбление их чести и достоинства в глазах и общества, и правительства было посягательством на своих единоверцев. А некоторые проступки — вроде воровства, сексуального насилия или убийства — воспринимались и как поругание заветов православной веры. Они не могли оставаться безнаказанными.

В эпоху империи правительство и высшее сословие больше не видело в крепостных крестьянах, как и в простом народе в целом, своих братьев. Отныне и образ жизни, и одежда, и сам язык у них были разными. Указами Петра и его дочери, Елизаветы, дворянам под страхом лишения прав запрещалось ношение национальной русской одежды. Русское платье, русский традиционный быт и строгая вера теперь становились признаками социальной неполноценности, признаками принадлежности к простонародью, все чаще именовавшемуся «быдлом». Дворянство спешно забывало свои русские корни, стыдилось их, относилось к народу потребительски жестоко.

Ушли в прошлое в дворянской среде и прежние религиозные запреты. Их место заняли материализм, стремление к удовольствиям, жажда потребления. Разврат, расточительство — проступки, прежде считавшиеся тягчайшими государственными преступлениями, теперь стали нормой жизни для знати. Со времен Петра Первого высшее дворянство замкнулось в военно-бюрократическую касту, тесно обступившую престол и смотревшую на русский народ с презрением, как на завоеванное племя, обязанное удовлетворять потребности своих новых господ.

Источник