Андрей Захаров. Испанская грусть: Голубая дивизия и поход в Россию, 1941–1942 гг. Воспоминания В.И. Ковалевского // Неприкосновенный запас № 137

Сразу же признаюсь, что жанровая маркировка этого небольшого, но очень насыщенного текста дается мне с немалым трудом. С одной стороны, это, безусловно, военные мемуары; более того, читатель имеет дело с весьма редким подвидом воспоминаний о Второй мировой войне, поскольку опубликованные записки были составлены русским белогвардейцем, воевавшим в начале 1940-х на территории СССР не в немецких частях, а в составе Голубой дивизии – 250-й дивизии вермахта, укомплектованной исключительно испанскими добровольцами. Подразделение, сформированное сразу после нападения Гитлера на Советский Союз, отметилось в первую военную зиму в боях на северо-западе Страны Советов, а позже сыграло роль в блокаде Ленинграда. Кстати, мемуары русского испанца не дали мне ответа на естественный вопрос: а что, собственно, заставило немецких стратегов отправить парней с Пиренейского полуострова в сумрачные болота Новгородской области, а, скажем, не на Северный Кавказ или на юг Украины? Возможно, фюрер хотел таким образом высказать свое неудовольствие Франко, отказавшемуся от более щедрого вклада в военные усилия Германии на Восточном фронте? Как бы то ни было, приключения испанцев в России оказались горькими, их боевые успехи мизерными, а сам поход бессмысленным, о чем колоритно, хотя, к сожалению, и не очень пространно, повествует автор.


С другой стороны, это весьма необычные военные мемуары. Описывая службу фалангистов в русских лесах, автор совсем не церемонится с собратьями по оружию, постоянно и едко издеваясь над ними. Ему не нравится в испанской дивизии буквально все – от кормежки до обмундирования. Но главной бедой в глазах Ковалевского предстают сами испанцы: они отличаются чванством, жадностью, чревоугодием, блудливостью, лживостью, жестокостью, глупостью – фактически, по версии мемуариста, нет такого смертного греха, который не расцветал бы пышным цветом в рядах самой католической армии Европы, совсем недавно с блеском покончившей с республиканским безбожием. «По природе каждый испанец – embustero», – безапелляционно заявляет Ковалевский, подкрепляя свое суровое суждение множеством ярких, а иногда и повергающих в изумление примеров (с. 90). Разумеется, мысль о том, что же он сам делает в этой бесславной дружине, ни на минуту не оставляет автора. Ковалевский на протяжении всего рассказа мучается из-за того, что он, русский офицер, пришел освобождать Россию от большевиков в компании каких-то вырожденцев, воплотивших все худшее, что есть в европейском человеке. Не удивительно, что под его пером бесспорная трагедия оккупации, будучи вписанной в иберийскую рамку, вдруг начинает превращаться в нелепый фарс: вокруг царят смерть, страдания и нужда, но дурашливые испанцы все умудряются превратить в скверный анекдот – совсем в духе Чонкина или Швейка.


Голубая дивизия, насчитывавшая 12– 17 тысяч военнослужащих, воевала нехорошо. «При испанской лени, – пишет мемуарист, – получилось то, что люди шли на фронт совершенно не подготовленными» (с. 91). В общей сложности на русском фронте побывали 47 тысяч испанцев, из которых пять тысяч были убиты, а четыреста попали в плен (с. 40). Испанцы отправились на восток уже в июле 1941-го, а непосредственно на передовой оказались в октябре. Поскольку контингент нуждался в русскоговорящих переводчиках, для горстки эмигрантов, остававшихся на испанской земле после гражданской войны 1936–1939 годов, открылась манящая возможность вновь взглянуть на родину.


В психологическом отношении им, возможно, было легче, нежели эмигрантам, служившим переводчиками у немцев: как отмечается в предисловии, «в отличие от многих венгерских, немецких, румынских или коллаборационистских подразделений, испанские солдаты почти не прибегали к неизбирательным и массовым

репрессиям, то есть казням гражданских лиц и заложников в качестве “мести” за партизанские действия» (с. 42). 

Но это, по-видимому, не избавляло наиболее совестливых из бывших офицеров Белой гвардии от душевных терзаний, а также от осознания собственной ответственности за переживаемые Россией несчастья.


Оказавшись на территории СССР, Ковалевский «был донельзя поражен той лаской и радушием, которыми был окружен по русским селам» (с. 100). «Подсоветский» человек, как именует он бывших соотечественников, оказался вовсе не таким чудовищем, каким рисовался издалека. Проблема, однако, заключалась в том, что солдаты, с которыми автор прибыл на родную землю, рассматривали местных сугубо как овец или коз, которых нужно стричь или доить, а потому вели себя безобразно. «Всякого рода
воровство – это была язва Синей дивизии», – сокрушается он (с. 122). Испанцы тянули все, что плохо лежит, причем не только у мирных граждан, но и друг у друга, а также у своих менторов-союзников. Однажды они украли у крестьянки корову, у которой имелся «немецкий охранный паспорт», и Ковалевский вынужден был участвовать в расследовании этого довольно типичного, по его словам, происшествия: немецкое командование немедленно заподозрило в краже франкистов. В другой раз его «возмутил поступок одного солдата, который схватил у маленькой девочки 6–7 лет коробочку с ее добром и, увидев, что там не было ничего ценного, выбросил с презрением все на снег» (с. 139). При этом, когда речь шла о дамах постарше, испанцы неизменно норовили выказать куртуазность, такую же, впрочем, фальшивую, как и доблесть, – и имевшую четко очерченные границы.


«Чтобы удовлетворить потребность в дровах, я исходатайствовал у старосты, чтобы была разобрана одна из разбитых артиллерией изб. И для испанцев оставалось только привезти к себе бревна и попилить их.

Но и это они отказались делать. Девушки, запрягшись в ручные санки, должны были привезти эти бревна домой, а затем пилить их. Caballeros, которые в собственной стране за честь считали чистить чужие ботинки и подметать в городах улицы, здесь всякую работу считали для себя унизительной» (с. 152).

Интересно, что в мемуарах «русского испанца» почти не стреляют: описываемое им абсурдное и беспросветное бытие совсем не похоже на «настоящую» войну – но это не добавляет благостности. Скорее, напротив, ужас здесь просто притаился и ждет удобного момента, поскольку универсальных правил, гарантированно позволяющих выжить, в описываемом ландшафте не существует.

«Застали человека в 6–7 вечера сидящим под забором по естественным потребностям, и достаточно, чтобы пустить его “в расход”. Больше и не требовалось: он подслушивал и высматривал движение испанской армии» (с. 153).

Отвлекаясь иногда от грабежей и поборов, испанские воины отправлялись охотиться на партизан; это дело ладилось у них примерно так же, как и все остальное.

«Все шло через пень-колоду», – мрачно констатирует автор (с. 88). Читая о боевых акциях франкистов, невольно задумываешься о том, что наличие на передовой столь бестолковых врагов – а ведь на их месте вполне могли оказаться немцы! – спасло жизни десяткам, если не сотням, красноармейцев и партизан.

ꜟArriba Espan͂a! Скорее всего Ковалевский с этим согласился бы, настолько его потряс дикий и ненужный расстрел молодого капитана – одного из немногих красноармейцев, которых испанской полевой жандармерии удалось взять в плен. По мнению автора, это было сделано просто в приступе паники – особой «испанской паники», «граничащей с истерикой, где глохнут способности разума и человек превращается в зверя» (с. 165).


Бывшие подданные Российской империи, взбаламученные необычайными событиями, постигшими их родину в 1917-м, отметились едва ли не в каждой войне ХХ столетия, причем во всех лагерях сразу. Разумеется, отечественные антикоммунисты не могли обойти стороной испанскую гражданскую войну: без малого две сотни русских сражались на стороне Франко, и, хотя франкисты их не жаловали – русские воинские звания в испанской армии не признавались и даже генералам приходилось начинать с рядовых, – некоторым в 1936–1939 годах удалось прославиться либо прижизненно, либо посмертно. Впрочем, как отмечают авторы предисловия, на фоне воевавших за мятежников 79 тысяч итальянцев, 25 тысяч немцев или 10 тысяч португальцев вклад русских антикоммунистов выглядит более чем ничтожным (с. 24–25). По-видимому, именно этим, по крайней мере отчасти, объяснялось то пренебрежение, которое демонстрировали новые испанские власти в отношении белогвардейцев. В Голубой дивизии тем не менее было несколько русских, получивших испанское гражданство, и с частью из них Ковалевский встретился на фронте. Выжили не все, хотя самому автору мемуаров повезло: получив в феврале 1942 года ранение, он, «физически больной и морально разбитый» (с. 77), вернулся в Сан-Себастьян – где и умер, то ли в 1970-х, то ли в 1980-х, точно неизвестно.


Когда книга вышла по-испански – а это произошло за пару лет до выхода русского издания, – на публикацию бурно (если не сказать буйно) откликнулись испанские СМИ. Дело в том, что Ковалевский разворошил больное: правые, до сих пор чествующие Голубую дивизию за участие в крестовом походе против большевизма, по вполне понятным причинам были вне себя, а левые впали в ажиотаж из-за глубокого огорчения, постигшего правых. Помимо озабоченных граждан и профессиональных публицистов, появление мемуаров отметили и историки, причем не только испанские, но и англосаксонские. Например, книгу отрецензировала Джудит Кин, двадцать лет назад написавшая классическую работу об иностранцах, воевавших на стороне Франко, а Гуверовский институт при Стэндфордском университете опубликовал ее обзор на своем сайте.

Каков же итог? Как мне кажется, люди, подобные Ковалевскому, принадлежат к особому разряду коллаборационистов. Отправившись на новую войну с большевиками, они сводили счеты со всеми одновременно – и с прежними врагами, и с нынешними хозяевами, и, главное, с самими собой. Автор этих воспоминаний, несомненно, совестлив: сражаясь с коммунистами, врагами, с его точки зрения безусловными и очевидными, он все-таки постоянно ломает голову над тем, его ли это война и нужно ли ему на ней быть. Патриот в его голове не дает покоя антикоммунисту, они в постоянной стычке друг с другом. К концу повествования он признается читателю, что поход домой стал для него сплошным разочарованием:

«Не раз я и другие русские переводчики, попав в Россию, задавали себе вопрос: действительно ли советская власть ненавистна так русскому народу и что порабощенное население ждет только момента, чтобы какой бы то ни было ценой сбросить это ярмо? Или, может быть, все это россказни, искусно распространяемые немцами, чтобы оправдать свою завоевательную политику и будущее расселение России?
В этом случае мы, пришедшие сюда, играем более чем некрасивую роль, предавая свою Родину и служа врагу» (с. 154).

Ковалевского можно мерить разным аршином, но вот в искренности, с которой он изобличает собственную драму «предателя» – и это, подчеркну, его собственная автодефиниция, – ему не откажешь. А если еще принять во внимание, что таких, как он, во Вторую мировую войну было немало, вывод напрашивается вполне определенный. История, взвешиваемая на современных весах, может представать перед нами весьма неудобной материей – глядя на нее, мы порой думаем: как было бы славно, если того или этого в ней просто не было бы.


Но так, увы – или к счастью, – не получается. Заблудившихся соотечественников, подобных Ковалевскому, можно и нужно осуждать, но вот делать вид, будто в нашей истории такие личности вовсе не существовали, – категорически нельзя.


В заключение скажу доброе слово в адрес специалистов, готовивших эту публикацию к печати. Олег Бэйда и Шосе Нуньес Сейшас проделали грандиозную работу: о подробнейшем семидесятистраничном предисловии я уже говорил выше, но, помимо него, книга снабжена незаменимым и исключительно качественным научным аппаратом: сноски-пояснения к персоналиям, событиям, географическим точкам занимают еще тридцать страниц. Первому из соавторов, кстати, принадлежит особая заслуга в появлении этого текста на свет: именно Олег Бэйда, работая в 2016 году в архиве Гуверовского института в Калифорнии, обнаружил машинописную и неполную копию мемуаров, которые позже удалось восстановить благодаря их рукописному оригиналу, опять-таки случайно найденному в документальном фонде Центрального музея Вооруженных сил в Москве. Иначе говоря, за книгой, которая сейчас ушла к читателям, стоит кропотливый исследовательский труд, а также изрядная толика везения.

Источник