Alyona R. ВОВ глазами бывшего белого офицера, воюющего по ту сторону фронта. Самые неоднозначные военные мемуары, которые довелось читать

Отрывок из воспоминаний В.И. Ковалевского произвел на меня впечатление, когда я слушала историческую передачу с выдержками из мемуаров участников ВОВ. Мне захотелось прочесть Воспоминания целиком и вскоре такая возможность представилась. Читаются они, при желании, быстро, но впечатления и мысли вызывают весьма противоречивые - от сопереживания автору до полного неприятия того факта, что он воюет на стороне врага. И всё же наличие Воспоминаний В.И. Ковалевского это ещё одна возможность взглянуть на ВОВ в всем ее ужасном многообразии, от которой любопытному читателю грех отказываться.

Издание

Которое приятно взять в руки по ряду причин:

* из-за достойного оформления

* из-за исключительно грамотной подачи материала - с обширной вводной статьёй, сносками и ссылками на источники приводимых данных.

Вышла книга в издательстве Нестор-История в 2021г. и невелика по объёму - всего 208с.

При этом сами Воспоминания по объёму составляют не более трети всей книги, ниже можно оценить наглядно:

Автор и авторы

О Владимире Ивановиче Ковалевском хорошо сказано в аннотации:
- русский белый офицер, покинувший Россию в 1920г., он по возможности не оставлял военного дела и в иммиграции, а в 1941г. записался добровольцем в Голубую дивизию (250я испанская дивизия вермахта), чтобы отправиться в поход на СССР в качестве переводчика.
В книге приведено даже фото его карточки, оформленной при записи.

Примечательно, что к началу 1941г Ковалевскому почти 50 и списать его запись в Голубую дивизию на заблуждение юности трудно...

Книга вышла под редакцией О.И.Бейды и Ш.М. Нуньеса Сейшаса, чьему перу принадлежит обширная вступительная статья. Она не слишком проста для чтения, но даёт отличный обзор судеб русской иммиграции 20-30х. гг., их настроений и чаяний в отношении России, содержит замечательные цитаты из советских и иммигрантских печатных изданий тех лет.

Например, из статьи я узнала ещё об одних мемуарах, которые очень любопытно прочесть:

"...профессор Николай Николаевич Никулин начал писать
воспоминания «в стол». 30 годами ранее он рядовым участвовал в обороне Ленинграда, был ранен, а позже дошёл до Германии. Армия Никулина снискала победу, но увиденное не отпускало его ещё десятилетия.

Из предисловия 1975 г.:
«Мои записки не предназначались для публикации. Это лишь
попытка освободиться от прошлого: подобно тому, как в западных
странах люди идут к психоаналитику, выкладывают ему свои беспокойства, свои заботы, свои тайны в надежде исцелиться и обрести покой, я обратился к бумаге, чтобы выскрести из закоулков памяти глубоко засевшую там мерзость, муть и свинство, чтобы освободиться от угнетавших меня воспоминаний. Попытка наверняка безуспешная, безнадёжная…» 

Никулин Н. Н. Воспоминания о войне. 2-е изд. СПб., 2008. С. 9.

Воспоминания были опубликованы Эрмитажем в 2007 г. Изданная
мизерным тиражом книга под безыскусным названием «Воспоминания о войне» прогремела на всю страну, потрясая читателей откровенностью, глубиной рефлексии и описанными сценами насилия. Последовали новые тиражи, на Никулина обрушился шквал критики: в тексте и биографии автора выискивались логические, фактические несоответствия, утрирования и умолчания (как и в любом тексте, они там присутствуют). Тем не менее успех его слов был огромен. По пальцам одной руки можно перечесть мемуары красноармейцев, получивших такое признание в постсоветской России."

Интересные свидетельства и факты

Воспоминания Ковалевского разделены на две части: Путь и Россия. Предваряются вводным словом автора:

Предполагая писать воспоминания о «походе в Россию», я заявляю, что беру на себя работу не по силам. Двадцать лет пребывания за границей, отсутствие русского общества и русских книг в последние четыре года моего пребывания в Испании сделали то, что я стал забывать родной язык.
В мои 50 лет мне часто стоит неимоверного труда подыскивать выражения, слова, адекватные излагаемой мысли. Оттенки русского языка, богатейшего в мире языка по своим нюансам, ускользают теперь из моей памяти. И с горечью я должен признать, что лучшее, самое ценное, что я хотел высказать, застыло в мёртвых и окоченелых фразах.
Но «если нет сил, то похвально одно желание». И поэтому я думаю, что предупреждённый читатель прочтёт мои воспоминания со снисхождением. Пишу я как для тех, которые сейчас находятся по ту сторону фронта, так и для моих собратьев по изгнанию, рассеянных по всему миру.

Подсоветскому человеку я хотел бы объяснить психологию нас, людей прошлого. Людей, не хотевших примириться с  коммунистическим гнётом, ушедших за границу, но сохранивших, несмотря на 20 лет изгнания, горячую любовь к покинутой Родине. А эмигранты, прочтя мои записки, поймут, как тяжёл был мой крест в этой борьбе Запада с СССР.

Как бережно я старался отделить «советское» от «русского», и как часто было трудно защищать братьев своих от карающей руки беспощадного врага. Физически больной и морально разбитый, я вернулся в Испанию, не дождавшись развязки этой борьбы.

Почему? Читатель сам найдёт ответ в моём неинтересном изложении.
Автор

В первой части, как и во всей книге приводится достаточно много сведений об испанской армии и её особенностях. Иногда это любопытно, но кого-то может и утомить.

Проводившая разведку в Новгороде партизанка Сургучёва сталкивалась с испанцами: «Я проходила через район вблизи военного объекта и попросила испанского часового разрешить мне пройти прямо. Он сделал гримасу и показал на окно, где сидел офицер. Я просила его: “Вы испанец?”, на что он ответил: “Да”, и в свою очередь спросил: “Испанцы не гут?” Я ответила: “Испанцы гут и русские гут, а вот немцы не гут”. Часовой засмеялся и добавил: “Испанский офицер тоже не гут”. Я посоветовала ему перейти к русским. Он указал рукой, что русские далеко. Потом провёл меня по тропинке, и я всё, что мне нужно было, видела».
Другой испанец жаловался ей на немцев и горячился, что финны, которые якобы должны были сменить Голубую дивизию, всё никак не приходят. — Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга (ЦГАИПД СПБ). Ф. О-116. Оп. 1. Д. 348. Л. 47.

Примечательно, с каким настроением Голубая дивизия отправлялись в Россию:

Сама вербовка, по своему существу, уже тем была чревата плохими последствиями, что записавшихся не предупреждали о тяжёлых невзгодах, которые им предстояли, и наконец главное — о кровопролитных боях. Вместо этого говорили о парадах в Берлине и Москве, о триумфальном шествии по России, а главное — обещали скорое возвращение на Родину.
Заблуждались настолько, что боялись «не поспеть ко взятию Москвы»… О спешности свидетельствовало и то обстоятельство, что ранее окончания записи (2 июля) уже отправляли эшелон (1 июля) на пункт сосредоточения экспедиционного корпуса. Проводы были очень торжественны. По улицам маршировали под звуки духового оркестра. Впереди шли мы с Бибиковым, как знаменосцы.
Сзади шли длинные шеренги записавшихся. Импозантности процессии мешало только то, что все были одеты весьма пёстро. В нашем бюро записи выдали отъезжающим только красный берет (boina roja I) и синюю рубашку (camisa azul). Публика, довольно многочисленная, на нашем пути приветствовала нас холодно. Кое-кто из родных плакал. Многим из нас это казалось почти смешным: ведь мы уезжали в приятное и непродолжительное путешествие…

Экипировались соответственно, поэтому в морозы 1941-1942гг. испанскому контингенту пришлось худо.

И вот они пересекли границу.

Наконец 17 сентября 1941 года, в 1 час дня, мы перешли границу
СССР. Небольшой мостик отделял царство Советов от Литвы. По ту сторону, на склоне небольшой горы, ютилось несколько жалких лачуг, на стенах которых уже красовались немецкие плакаты с портретом Гитлера.
Два-три часа пути отделяло нас от ближайшего села Масловичи (Минской области), вблизи которого мы остановились на ночлег. Сёла Белоруссии по внешнему виду мало чем отличаются от таковых Польши или Литвы.
Только присутствие колхозных зданий напоминало нам, что мы находимся в «советском раю». Эти постройки — сараи, риги (клуни) и колхозный клуб — находятся большей частью на окраине села и занимают часто значительную площадь. В течение дня вся жизнь села сосредотачивается около них, и по хатам в это время можно найти только стариков и детей. Всё способное работать отбывает «советскую барщину».
Этот порядок мы ещё застали, ибо немцы при своём приходе колхозных хозяйств не тронули, и принудительный труд таким образом сохранился, хотя и в более вольных условиях, и до сего дня. Решение земельного вопроса оставили до окончания войны, сместив только председателей колхозов и пообещав при разделе прибылей лучшую оплату трудодней и увеличение приусадебной земли более усердным работникам. Из живого инвентаря только лошадей распределили по дворам, а остальной скот или реквизировали для нужд армии, или поставили на строгий учёт. На учёт также были взяты весь колхозный хлеб, картофель и сено.

Далее по ходу повествования Ковалевский приводит ряд эпизодов, в которых на первый план выходят случаи милосердия и взаимопомощи на войне.

Но раньше, чем мы успели покинуть этот дом, в наши ноги повалилась (не знаю, почему в СССР укоренился давно отживший этот обычай) одна женщина. Я предполагал, что она просила за арестованного. Но оказалось совершенно другое: она умоляла о поддержке и помощи, ибо была она беженка из Новгорода со старушкой-матерью и тремя детишками мал мала меньше. Не имела ничего, что поесть, и уже несколько дней голодала.
Дал я ей всё то немногое из съестного, что было при мне. Бригада, и тот даже растрогался, дав ей тоже свое, да, кроме того, я пообещал «приказать» старосте регулярно выдавать ей немного зерна из запасов деревни. В душе я мало верил в успех, ибо какое я имел право отдавать подобное приказание. Но как впоследствии оказалось, староста пошёл навстречу моей просьбе и выдавал ей требуемое. В этом океане горя и разоренья так редко удавалось мне действительно облегчать страдания обездоленных. В большинстве случаев против воли моей я служил скорее орудием зла, чем помощи.

Но, пройдя немного дальше, я наткнулся на другую сцену: одна старушка, изгнанная из дома, с трудом влекла на маленьких саночках свой скромный скарб. Надо было подниматься в гору, что для неё было тяжело. Из небольшого проходившего немецкого отряда выскочил солдат, впрягся в сани старушки и вытащил их на гору. Зная строгость немцев в их дисциплине, это был почти подвиг. Видимо, вспомнил этот солдат покинутую дома свою мать!

Иллюстрирующие то, что на войне есть место всему: и ужасному, и хорошему.

Помимо прочего касается автор и отношений местного населения с партизанский, и колаборационистов, и перебежчиков. И просто переломанных войной судеб:

В поисках за нашими спутниками зашли в избу, где «веселились».
Публика уже разошлась, остались только наши «орлы» да 4–5 девушек. Под звуки хрипящего граммофона в просторной комнате — «зале» — вертелись две пары. Девушки были бедно одеты и не блистали красотой. Не выдавая, что я русский, сел я в сторонке, чтобы понаблюдать это испанско-русское entente cordiale I. Не могу сказать, чтобы от этой сцены веяло особым весельем, особенно когда по просьбе испанцев одна из девушек начала петь под аккомпанемент гитары. Песня была очень грустная, созданная в самое последнее время. Слова и чувство, с которыми пела бедная девушка, меня глубоко растрогали и поразили. Она пела, что её Родина побеждена и всё кругом разрушено, что среди снегов и пожаров её огромной страны бродят девушки, покинутые и обесчещенные. И что их ожидает, и куда им примкнуться среди врагов и глубокой ночи. Голос певицы оборвался, чувствовалось, что бедной стоило много усилий, чтобы не разрыдаться. «Muy bueno, muy bueno, cantas con mucha alma, Natacha!» («Очень хорошо, очень хорошо, поёшь с большим чувством, Наташа!») — засюсюкал один из Guardia Civil и пытался отблагодарить певицу своим объятием. И чтобы произвести  фурор, добавил: «Éste es ruso, tu paisano» («Этот — русский, твой земляк»). Впечатление на девушек было потрясающее. «Как так? Зачем же вы молчали? Мы никогда бы перед вами [не стали петь] эту песню. Это для них, которые не понимают». Было страшно жаль их. Как я узнал, все они были из г. Новгорода, без родных и без средств к существованию. «Не осуждайте нас строго, — говорила одна. — Разве мы думали, что когда-нибудь дойдём до этого? А главное, что с нами будет, боимся даже подумать». А когда собрался уходить, просили почти хором: «Заходите когда-
нибудь без них, ведь русского человека не видим, много о чём надо поговорить!»

Так вышло, что автор не был штатбным служащим, поквартировался и в окопах. Лишь позже его задействовали непосредственно как переводчика. И несомненно, все увиденное им повлияло на его взгляды как на Россию 1941-42гг, так и на испанскую армию.

Не раз я и другие русские переводчики, попав в Россию, задавали себе вопрос: действительно ли советская власть ненавистна так русскому народу и что порабощённое население ждёт только момента, чтобы какой бы то ни было ценой сбросить это ярмо? Или, может быть, всё это россказни, искусно распространяемые немцами, чтобы оправдать свою завоевательную политику и будущее расселение России? В этом случае мы, пришедшие сюда, играем более чем некрасивую роль, предавая свою Родину
и служа врагу.
И это сомнение причиняло мне много страданий. По временам мне казалось, что действительно страну защищает сам народ, а не советская власть, что народ сжился с этой коммунистической властью и не желает и не ждёт ничего лучшего 188. А мы, пришедшие с Запада, только сеем смерть и разрушение вокруг себя. В этом случае вся эмигрантская печать в течение 20 лет лгала нам, создавая из СССР пугало для мира, и замалчивала достижения и расцвет нашей Родины. Да, иногда мне это казалось
почти неоспоримым. Но голос опыта говорил мне: так ли это? К чёрту трепания Солоневичей и других, в своё время причастных к советской власти: для красного словца они не останавливались ни перед чем, чтобы оправдать своё бегство из СССР, но перебежчики на фронте разве не свидетельствуют о недовольстве населения, особенно когда изъявляют радость, что скоро смогут работать для себя, только для себя, а не на коммуну и совхоз? Пусть нехотовский [некоховский] староста со своими доносами не что иное, как отъявленная каналья, но почему
другие, а их тоже немало, делали всё, чтобы помочь нам в их, как они думали, освобождении?

По ходу прочтения и у меня, как у читателя, несколько раз менялось отношение к автору - от антипатии, к симпатии и обратно.

Иллюстрации

В книге приведены фото русскоязычных служащих Голубой дивизии, а также машинописных страниц Воспоминаний.

Итог

Я читала Воспоминания очень внимательно и вдумчиво и, несмотря на объективную сложность в сопереживании автору, воюющему на стороне противника, признающему, что он чаще был причиной бед для своих экс-соотечественников, чем наоборот, благодарна В.И.Ковалевскому за возможность взглянуть на военные события 1941-42гг. его глазами. Считаю такие мемуары полезными к прочтению и лучшим лекарством от слишком обобщенного или черно-белого взгляда на события ВОВ.

Рекомендую!

Источник